него то, что мне было необходимо, и, надеюсь, тоже дала ему кое-что. Но на этом нужно поставить точку. Мы случайные товарищи, только и всего.
В маленьком кожаном мешочке от Сайласа оказалось несколько предметов.
Он написал письмо, где все объяснялось. Я внимательно прочла его, прежде чем исследовать содержимое.
Были там и другие письма. Он написал послание пиратскому капитану, которого мы рассчитывали найти: две копии с одним и тем же текстом на рагамоле и соли. «Тому, кто согласится доставить это послание в Нью-Кробюзон» — так оно начинается.
Оно официальное, все по делу. Прочитавшему обещается вознаграждение, если он доставит послание адресату целым и невредимым. Сообщается, что властью, врученной бессрочно прокуратору Фенеку (номер патента приводится) мэром Бентамом Рудгуттером и канцелярией мэра, предъявитель этого письма объявляется почетным гостем Нью-Кробюзона, его корабль будет переоснащен по его пожеланию, а кроме того, он получит вознаграждение в три тысячи гиней. И самое главное — каперское свидетельство от правительства Нью-Кробюзона, освобождающее судно на годичный период от любых преследований за любые провинности по самопровозглашенному Нью-Кробюзоном морскому праву, кроме случая непосредственной самозащиты кробюзонского корабля.
Деньги, конечно, соблазнительные, но мы надеемся, что наших кактов привлечет обещанное освобождение от преследований. Сайлас предлагает им статус признанного пирата без налогообложения. Они смогут грабить кого пожелают и не платить за это ни гроша, а флот Нью-Кробюзона не будет их наказывать — напротив, станет даже защищать в течение срока действия контракта.
Могущественный стимул.
Сайлас подписал письма своим именем, а на едва видимые пароли наложил восковую печать кробюзонского парламента.
Я и не знала, что у него есть такая печать. Странно видеть ее здесь, так далеко от дома. Сработана она на удивление тонко: стилизованная стена, стул и всякие атрибуты власти, а внизу крохотные циферки его личного номера. Эта печать — чрезвычайно могущественный знак.
Мало того — он дал эту печать мне.
Но я заболталась. Возвращаюсь к главному.
Второе письмо намного длиннее. Оно написано на четырех страницах убористым замысловатым почерком. Я его внимательно прочла и пришла в ужас.
Оно адресовано мэру Рудгуттеру и описывает в общих чертах план вторжения, разработанный гриндилоу.
Большая часть письма остается для меня непонятной. Сайлас писал лаконичной скорописью, чуть ли не шифром. Здесь масса сокращений, которые я не могу распознать, и ссылки на совершенно неизвестные мне вещи. Но в смысле ошибиться трудно.
На верху листа я прочла: «Седьмой статус, код Стрелолист», и хотя слова эти мне непонятны, от них мурашки бегут по коже.
Насколько я понимаю, Сайлас не стал меня посвящать в детали (сомнительная, скажем прямо, услуга). Ему известен план вторжения, и он изложил его точными, выверенными словами. Он предупреждает о соединениях и дивизионах определенной численности, вооруженных какой-то непонятной техникой, обозначаемой в письме всего одной буквой или слогом, — но от этого лишь тревожней.
«Полуполк слоновой кости Волхв/Гроац'х двигается на юг вдоль Ржавчины; вооружение: Е.И.Д., мощность Р-Т, квартал третьей луны», — читаю я, и масштаб грядущих событии приводит меня в ужас. Наши прежние мысли о побеге и предпринятые усилия вызывают у меня презрение — все это было таким мелким, таким незначительным.
Информации в этом письме достаточно для того, чтобы защитить город. Сайлас исполнил свой долг.
В конце этого письма тоже стоит печать города, подтверждающая, что, несмотря на всю сухость, на банальный язык, это послание до ужаса реально.
В мешочке обнаружилась коробочка.
В таких держат драгоценности — простая, надежная, из очень тяжелого темного дерева. А внутри на бархатистой, мягкой подушечке — цепочка с жетоном и перстень.
Перстень — для меня. Он с гагатом и зеркальной гравировкой — это печать. Сделано так, что дух захватывает. Внутрь кольцевой части Сайлас поместил немного воска.
Перстень этот мой. После того как я покажу нашему капитану письма и цепочку с жетоном, я спрячу их в коробочку с подушкой, запру на замок, уложу в кожаный мешочек, залью шнуровку горячим воском и прикоснусь к нему печаткой, которую оставлю себе. Так капитан будет знать, что там внутри, будет уверен, что мы не обманываем его, но в то же время, если он хочет, чтобы получатель поверил ему, не сможет ничего подделать.
(Должна признаться, что, когда я размышляю над этой цепочкой действий, у меня руки опускаются. Так все шатко. Я пишу эти слова и тяжело вздыхаю. Больше не хочу об этом думать.)
Этот жетон должен пересечь море. В отличие от перстня, он выполнен грубовато, простенько, совсем безыскусно. Тонкая железная цепочка, а на ней висит уродливая металлическая табличка с серийным номером, вычеканенным символом (две совы под полумесяцем) и тремя словами: Сайлас Фенек, прокуратор.
«Это мой знак, — сообщает мне в письме Сайлас. — Самое верное доказательство того, что письма подлинные. Что я потерян для Нью-Кробюзона и это мое прощальное слово».
Еще позднее в тот же день. Небо темнеет.
Я была выбита из колеи.
Со мной говорил Утер Доул.
Я была на спальной палубе над гондолой — вышла из гальюна. Меня немного веселила мысль о том, как наше дерьмо и моча падают с небес.
Немного впереди по коридору раздавался какой-то шелест. Потом я увидела свет из двери и заглянула внутрь.
Там переодевалась Любовница. У меня перехватило дыхание. Спина у нее была иссечена шрамами не хуже лица. Большинство старые, зарубцевавшиеся, поврежденная кожа сереющая и бледная. Но один или два были совсем свежими. Отметины шли вдоль всей спины и по ягодицам. Она была словно клейменое животное.
Я стояла, разинув рот.
Любовница повернулась, услышав меня. Я увидела, что ее грудь и живот выглядят не лучше спины. Она смотрела на меня, натягивая на себя блузку. Лицо ее в замысловатых шрамах было бесстрастным.
Я пробормотала какие-то извинения, резко повернулась и пошла к лестнице, но тут с ужасом увидела, что из этой же комнаты появился Утер Доул, — глаза устремлены на меня, рука на эфесе этого его чертова меча.
Мое письмо лежало в кармане и жгло меня. При мне было достаточно свидетельств, чтобы казнить меня и Сайласа за преступления против Саргановых вод, а это будет означать и конец Нью-Кробюзона. Я жутко испугалась.
Делая вид, что не вижу Доула, я спустилась в главную гондолу, встала у окна и принялась во все глаза рассматривать проплывающее мимо облако, надеясь, что Доул оставит меня в покое.
Ничего не вышло. Он подошел ко мне. Я чувствовала, что он стал у моего столика, и долго ждала — может, он уйдет, не заговорив со мной, ведь его акт устрашения и без того увенчался успехом. Но он не ушел. В конце концов я против воли повернула голову и взглянула на него.
Некоторое время он молча смотрел на меня. Я дергалась все больше и больше, хотя ничем не выдавала этого. Наконец он заговорил. Я забыла, какой у него прекрасный голос.
— Они называются фреджо, — сказал он. — Шрамы, я имею в виду, называются фреджо. — Он указал на стул против меня и, наклонив голову, спросил: — Могу я присесть?
