больше человеческого роста. За вековыми наростами на корпусе судна Флорин разглядел второе звено, соединенное с первым заподлицо с корпусом. Что там было дальше, он не видел — мешали водоросли и магическая защита.
Под городом висели огромные цепи. И, зная об этом, он быстро понял их назначение. С почти скорбным удивлением Флорин уразумел, что теперь ему известна тайна, которая словно постоянно витала за недомолвками во время разговоров на причалах. Источник беспокойства, двусмысленных подмигиваний, обмена понимающими взглядами — этот неназываемый план, определявший всю их деятельность.
«
«
«
Лишь через несколько дней после атаки динихтиса Флорин пришел в себя. Спал он плохо, часто просыпался в холодном поту. Он помнил ощущение, когда его пальцы наткнулись на вывороченные внутренности мертвого водолаза, и, хотя он прежде видел и касался мертвецов, в глазах этого застыл такой ужас, что увиденное и несколько дней спустя преследовало Флорина. Не мог он отделаться и от воспоминания о преследующей его костерыбе, неумолимой, как землетрясение.
Его товарищи относились к нему уважительно.
— Ты ведь не побоялся, Флорин, дружище, — говорили они ему.
Через два дня Флорин пошел опять к бассейну между Саргановыми водами и Джухром — поплавать и смягчить свою потрескавшуюся кожу. Температура поднялась, желающих искупаться прибавилось. Прочие обитатели пиратского города смотрели со стороны, дивясь искусству плавания, доступному лишь избранным.
Флорин видел брызги, поднимаемые неумелыми пловцами, видел рваную поверхность воды, которую они оставляют за собой, и испытывал беспокойство, когда пловцы ныряли и исчезали из виду, погружаясь на глубину. Он подошел к краю, изготовился к прыжку, и вдруг у него засосало под ложечкой.
Он боялся.
«
Он был испуган вдвойне — боялся и моря, и своего собственного страха, который грозил навсегда привязать его к суше, превратить его в урода из тех, что показывают в цирках, — наделенного жабрами и перепонками, но страдающего водобоязнью, урода с шелудивой кожей, мучительно пересыхающими жабрами, воспаленными щупальцами, который при этом отказывается приближаться к воде. Поэтому он пересилил себя, и морская вода смягчила его кожу, успокоила его.
Он с трудом заставил себя открыть глаза и посмотреть в рассеянную голубоватую мглу под собой, зная, что он может никогда больше не увидеть донных скал — лишь бесконечную бездну, в которой, вильнув хвостом, исчезают хищники.
Это было страшно трудно, но он поплыл, и ему стало лучше.
По настоянию Шекеля Анжевина позволила Флорину поколдовать над ее металлической начинкой. Она все еще чувствовала неловкость. Чтобы дать Флорину возможность работать, пришлось загасить котел, обездвижив ее. Анжевина пошла на это — впервые за многие годы. Она жила в постоянном страхе, что ее топка погаснет.
Флорин возился с котлом, как делал бы это с любым обычным двигателем: постукивал по трубкам, азартно работал гаечным ключом, но потом поднял взгляд и увидел, как побелели костяшки пальцев женщины, вцепившейся в руку Шекеля.
В последний раз в ее нутро вот так залезали, когда подвергали переделке. Флорин стал помягче орудовать своим инструментом.
Как он и предполагал, Анжевина передвигалась благодаря старому, неэффективному двигателю, нуждавшемуся в ремонте. Вкратце объяснив все Анжевине, Флорин под ее испуганные вскрики занялся демонтажем.
Наконец она успокоилась (назад пути уже не было, сказал ей Флорин жестко: она больше никогда не сможет двигаться, если оставить ее в таком виде). И когда он закончил работу несколько часов спустя и вылез из-под нее, потный, в масляных пятнах, и поджег топливо в ее переоборудованном котле, она сразу же почувствовала разницу.
Они оба устали и были смущены. Когда давление в котле поднялось и Анжевина покатилась, почувствовав новые резервы мощности, когда она проверила топку и поняла, насколько меньше тратится теперь угля, ей стало ясно, сколь многим она обязана Флорину. Но Флорину было так же неловко выслушивать ее благодарности, как ей — произносить их, а потому с обеих сторон слышалось лишь неразборчивое бормотание.
Позднее Флорин, устроившись в своем чане с морской водой, принялся размышлять над тем, что он сделал. Теперь она может забыть о ежечасных поисках топлива. Ее разум освободится: ей больше не нужно постоянно думать о котле, не нужно просыпаться ни свет ни заря, чтобы подбросить угольку в топку.
Он усмехнулся.
Поднимаясь после ремонта, Флорин заметил свежую царапину на ее шасси — вероятно, задел ключом или отверткой. Он оставил след на испачканной им металлической поверхности. Анжевина неизменно следила за чистотой своих металлических деталей, а потому царапина была довольно заметна. Флорин поежился от неловкости.
Когда Анжевина увидела царапину, ее губы скривились от гнева. Но шли минуты, злость понемногу рассеялась, выражение ее лица переменилось. И перед уходом, пока Шекель стоял, дожидаясь ее в дверях, она подкатила к Флорину и спокойно сказала ему:
— Не переживайте из-за этой царапины. Вы просто чудо сотворили. А эта отметина… Ну, это часть ремонта. Часть обновления. — Она улыбнулась ему и удалилась, не оборачиваясь.
— Я очень рад, — машинально пробормотал Флорин, довольный и смущенный. Он устроился поудобнее в своем чане. — Вообще-то это ради парнишки. Ради Шекеля.
В Заколдованном квартале Армады было всего десять более или менее крупных кораблей, упрятанных в одном из носовых уголков города, на границе с кварталами Сухая осень и Ты-и-твой короля Фридриха.
Подданные энергичного торгаша Фридриха по большей части игнорировали призрачные корабли рядом с их кварталом, интересуясь в первую очередь своими базарами, цирками гладиаторов и ростовщиками. А вот в Сухой осени близость Заколдованного квартала ощущалась через узкую кромку разделявшей их воды, пагубно влияя на владения Бруколака. Там, где Сухая осень соседствовала с заброшенными кораблями, его собственные суда имели жалкий и неприглядный вид.
Возможно, жители квартала обладали обостренной чувствительностью к мертвецам и неживым из-за присутствия в Сухой осени Бруколака и его приближенных-вампиров. Может быть, именно поэтому в Сухой осени, в отличие от Ты-и-твой, постоянно помнили о близости проклятого Заколдованного квартала.
Оттуда исходили жуткие звуки, бормотания, разносимые ветром, слабое тарахтение двигателей, трение чего-то о что-то. Некоторые утверждали, что все это — иллюзия, порождаемая ветром и странной архитектурой древних кораблей. Но верили в это лишь немногие. Иногда какая-нибудь группка (неизменно из недавнего пополнения) отваживалась отправиться на эти корабли, но все возвращались несколько часов спустя с перекошенными лицами, бледные, и отказывались говорить об увиденном. А случалось, конечно, что смельчаки и не возвращались.
Ходили слухи, что попытки отделить эти десять кораблей от остального города (затопить их, стереть
