Та женщина была права. Нас заставили поверить в совершенно невероятный, невозможный случай, в цепочку небывалых совпадений, что, мол, наш Хедригалл бежит, а из соседнего мира выходит другой, его будто бы носит по морю, а потом мы случайно наталкиваемся на него в огромном океане. Нет, нас обманули.
Я помню, как посмотрел на меня Доул.
Он искал меня взглядом на палубе «Гранд-Оста» и нашел. Сказал мне глазами, чтобы я пошла, подслушала и положила этому конец. Он так много сказал мне глазами и так много оставил необъясненным. И так много стало ясно. То, что он сделал. Его игры. Его манипуляции.
Я представляю себе, как он встречался с Хедригаллом, этим верным кактом, которого страшил план Любовников. Доул выдвигает собственный план. Прячет где-то Хедригалла, чтобы его никто не нашел. А сам потихоньку, неслышно, как только он один и умеет, идет и перерезает канат «Высокомерия», потом, спустя время, снова извлекает на свет Хедригалла, чтобы тот до смерти перепугал жителей своей историей о пропасти посреди моря. А Доул при этом остается в стороне. И в его лояльности никто не сомневается.
А может, спрятаться Хедригаллу предложил Фенек, составивший этот план на тот случай, если кробюзонская атака не увенчается успехом и мы не сможем вернуться в родные воды.
Но я видела тот взгляд Доула. И если даже все это замыслил Фенек, то Доул знал о плане и помог ему воплотиться в жизнь.
Я вспоминаю все те случаи, когда Доул рассказывал мне всякое, делал намеки, сообщал, куда мы направляемся, что собираемся делать, зная, что я знаю Сайласа Фенека, или Саймона Фенча, зная, что я передам эти сведения ему. И разозлился он лишь тогда, когда я передала не ту информацию, на какую он рассчитывал.
Он тратил на меня свое время, наводил меня на нужные ему мысли. И я давала себя наводить. Он использовал меня как проводник.
Я поражена тем, как много он знал и видел. Интересно, когда все это началось, сколько времени меня использовали — много-много месяцев или только в последние дни. Не знаю, какая часть из того, что делает Доул, — стратегический замысел, а какая — реакция на события. Но конечно, он знал гораздо, гораздо больше, чем я полагала.
Я не могу сказать в точности, насколько меня использовали.
Есть и другая версия. И она беспокоит меня. Я от разных людей снова и снова слышу, что Хедригалл не очень-то похож на нашего Хедригалла. У него изменились манеры, голос стал не таким уверенным. Лицо у него, говорят, сильно (или не очень) иссечено шрамами. Ему удалось спастись из другого мира. Люди верят в это.
Что ж такое возможно. Возможно, он сказал нам правду.
Но даже если это и так, одно везение тут ничего не объясняет. Я видела Доула — он ждал этого Хедригалла и меня. Так что Хедригалл не мог объявиться случайно. Есть этому другое объяснение.
Может, это Доул подстроил. Я слышала музыку. Может быть, это Доул играл вероятностями, сочинял концерт из возможного и невозможного.
Может, он играл на своей случайнице по ночам, когда мы приближались к Шраму и возможные миры вокруг нас становились все более навязчивыми? И вот он нашел тот мир, в котором Хедригалл выжил, извлек оттуда какта и поместил туда, где мы на него наткнулись?
Неужели был расчет на такое маловероятное совпадение: я окажусь там с кем-нибудь, кому поверят, а к тому же Доул сумеет отыскать меня взглядом. Так много случайностей. Доул, наверно, самый везучий человек в Бас-Лаге. Или же он спланировал непланируемое. Подготовил меня к этому моменту.
Умел ли он разыгрывать возможности, как виртуоз? Мог ли он сделать так, чтобы реализованная возможность включала мое и Флорина присутствие при возвращении Хедригалла, нашу готовность?
А что, если бы настоящей Беллис не оказалось там в нужное время? Он что, воссоздал бы другую? Воссоздал бы меня? Ту, которая в соответствии с его замыслом оказалась бы в нужное время в нужном месте?
И может, я Беллис-двойник?
И если так, то что случилось с той, другой? С настоящей?
Может, он ее убил? Может, ее тело плавает где-то, разлагается, пожирается рыбами? Может, я подмена? Может, меня вызвали к жизни для замены убитой женщины, чтобы я оказалась там, где нужно было Доулу?
И все это для того, чтобы он, постоянно оставаясь в тени, мог развернуть город. Неужели не было другого способа? Неужели он пошел на все это, чтобы сделать все по-своему, но при этом никак не засветиться?
Я так никогда и не узнаю, что же произошло, насколько меня использовали среди всего этого хаоса, крови и резни.
Но в том, что меня использовали, сомнений нет.
Доул потерял ко мне всякий интерес.
Когда мы были вместе, он играл мною, использовал меня как средство, чтобы развернуть город. Верный наемник, снова превративший город всего лишь в пиратское прибежище.
И теперь, когда я сделала то, что от меня требовалось, я для него не представляю никакого интереса.
Странно обнаружить, что ты пешка в чужой игре. Он меня обошел, но я слишком стара, чтобы сокрушаться из-за чьего-то предательства.
И все же я уже два раза попыталась встретиться с ним, понять, что же он сделал. Дважды я стучалась к нему, и он открывал дверь и молча смотрел на меня так, будто видит в первый раз. И оба раза слова замирали у меня на губах.
«Нет у нас никаких отношений», — помнится, бросил мне Сайлас Фенек.
Наверное, это лучший совет, какой можно дать.
Сегодня есть всего несколько возможностей, которые могут объяснить, что произошло. И любая из них может оказаться верной. И если бы Доул заявил, что непричастен ни к одной из них, то для меня все запуталось бы еще больше — больше, чем теперь. Мне пришлось бы рассмотреть такую возможность: никакого плана не было и объяснять тут нечего.
Так зачем же мне так рисковать? Зачем отказываться от тех объяснений, что у меня есть?
Ко мне пришел Флорин Сак. Анжевина осталась ждать его внизу на палубе «Хромолита» — ей по моей лестнице не подняться.
Не сомневаюсь, они нужны друг другу. Но насколько мне известно, их отношения очень неопределенные и отчужденные, и я думаю, они не сойдутся. Одной общей утраты, видимо, недостаточно.
Флорин принес мне найденный им гелиотип — Шекель, стоя рядом с библиотекой, держит в руках две книги и улыбается во весь рот. Флорин решил: все, что относится к Шекелю и книгам, должно принадлежать мне. Я смущена. Я не знаю, как сказать ему, чтобы он больше ничего не приносил.
Когда он ушел, я принялась разглядывать бледную картинку. Печать была неважной. Неясные очертания построек и людей запечатлелись на бумаге, оставили на ней шрамы. Ранили ее и исцелили, придав новую форму. Шрамы — это воспоминания.
Я несу воспоминания об Армаде на моей спине.
Несколько недель назад я разделась и с помощью двух зеркал увидела, что написали на мне Саргановы воды. Послание невообразимо уродливое, почерк грубый.
Линии тянутся поперек моей спины в тех местах, где опустился кнут; они почти параллельны. Они словно появились на одной стороне спины, надорвали кожу и сошли на нет на другой.
Они похожи на швы. Они пристегивают ко мне прошлое.
Я смотрю на них в удивлении, словно они не имеют ко мне никакого отношения. Армада надежно зашита в моей спине, и я везде буду носить ее с собой.
