Иногда в лабораторию Айзека заглядывал Ягарек. Ночью раздавался скрип двери, и Айзек, обернувшись, видел перед собой бесстрастного, величественного гаруду, который явно продолжал бомжевать.

Айзек обнаружил: бывает полезно объяснять то, что он делает, Ягареку. Разумеется, это относилось не к теоретическим выкладкам, а к практическому применению. Целыми днями в голове у Айзека бешено прокручивались тысячи идей, и нужно было сократить их число, отсеяв лишние, тупиковые; иными словами, нужно было навести порядок в собственной голове.

Так он оказался в зависимости от Ягарека. Если гаруда не появлялся несколько дней подряд, Айзек становился рассеянным. Он часами просиживал, глядя на огромную гусеницу. Почти две недели это создание жадно пожирало сонную дурь, вырастая как на дрожжах. Когда она достигла трехфутовой длины, встревожившийся Айзек перестал ее кормить. Следующую пару дней гусеница отчаянно ползала в своей тесной клетке, задирая мордочку. Затем, похоже, она смирилась с тем фактом, что больше еды не будет. А может быть, голод ослаб.

Она почти перестала двигаться, лишь изредка ворочалась, насколько позволяла клетка. Обычно она лежала, и тело ее вздрагивало: то ли это было дыхание, то ли биение сердца — Айзек не знал. Выглядела она вполне здоровой. Казалось, она чего-то ждет.

Иногда, бросая комочки сонной дури в цепкие челюсти гусеницы, Айзек с каким-то неясным жалким чувством размышлял о своем собственном опыте употребления этого наркотика. Это не было ностальгическим бредом. Айзек явственно помнил ощущение, будто он валялся в грязи и вымарался весь с головы до пят; помнил ужасную тошноту, паническое смятение и боязнь потерять себя в хаотическом водовороте эмоций; помнил, как это смятение пропало и как он ошибочно принял его за чьи-то чужие страхи, вторгшиеся в его разум… и все же, несмотря на необычайную яркость этих воспоминаний, Айзек ловил себя на том, что наблюдает за трапезами гусеницы заворожено — быть может, даже с голодной завистью.

Эти чувства очень беспокоили Айзека. Он всегда был беззастенчиво малодушен, когда речь заходила о наркотиках. Его студенческие годы были, разумеется, полны дымом плохо скрученных пахучих сигарок из дурманной травы и глупым смехом курильщиков. Но Айзек никогда не испытывал желания попробовать что- нибудь покрепче. И эти первые ростки нового аппетита нисколько не уменьшили страхов Айзека. Он не знал, вызывает ли наркотик привыкание, однако твердо решил не поддаваться пока еще слабым проявлениям любопытства. Сонная дурь предназначалась для гусеницы, и только для нее.

Айзек перевел свое любопытство из чувственного в интеллектуальное русло. Он был лично знаком лишь с двумя алхимиками, ужасными ханжами, говорить о незаконных наркотиках с которыми не стал бы никогда — скорее уж станцевал бы голышом посреди Тервисэддской дороги. Вместо этого он заговорил о сонной дури в пользующихся нехорошей репутацией тавернах Салакусских полей. Оказалось, что некоторые из его знакомых уже пробовали этот наркотик, а кое-кто даже употреблял его регулярно.

Похоже, сонная дурь одинаково действовала на любых существ. Никто не знал, откуда пришел этот наркотик, но все принимавшие расхваливали его необычайное воздействие. И все жалели, что сонная дурь была слишком дорогой и продолжала дорожать. Однако это не заставляло их отказаться от привычки. Художники чуть ли не в мистических терминах описывали, как общаются с чужими сознаниями. Услышав это, Айзек усмехнулся и заявил (не упоминая при этом о собственном опыте), что наркотик является всего лишь мощным онейрогеном, стимулирует центры мозга, отвечающие за фантазии, так же как улетное варево стимулирует участки коры, отвечающие за зрение и обоняние.

Он и сам в это не верил. И совершенно не удивился, когда его теория вызвала горячий протест.

— Не знаю как, Айзек, — восторженно шептал ему Растущий Стебель, — но эта штука позволяет видеть чужие фантазии…

При этих словах остальные нарки, забившиеся в тесную каморку «Часов и петуха», дружно закивали. Айзек состроил скептическую мину, продолжая играть роль ворчливого брюзги. На самом деле он, конечно же, был согласен. Ему хотелось побольше разузнать об удивительном веществе, — надо бы расспросить Лемюэля Пиджина или Счастливчика Газида, если он когда-нибудь снова появится. К сонной дури, которую он бросал в клетку с гусеницей, Айзек по-прежнему относился с любопытством, настороженностью и недоумением.

Однажды теплым днем в конце меллуария Айзек с тревогой смотрел на огромное существо. Более чем удивительно, думал он. Это не просто огромная гусеница. Без сомнения, это настоящее чудовище. Он начинал ненавидеть ее за то, что она возбуждала в нем жгучий интерес. Иначе он бы уже давным-давно о ней позабыл.

Дверь внизу распахнулась, и в лучах утреннего солнца показался Ягарек. Гаруда очень редко приходил до наступления темноты. Айзек вскочил на ноги, жестом предложил подняться наверх.

— Яг, старина! Давненько тебя не видел! А я тут сижу, бездельничаю. Надо, чтобы ты меня подгонял. Иди сюда…

Ягарек молча поднялся по лестнице.

— Откуда ты узнаешь, что Луба и Дэвида не будет? — спросил Айзек. — Ты, наверное, следишь, а? Черт, Яг, хватит уже прокрадываться сюда, словно какому-нибудь жалкому воришке.

— Мне надо поговорить с тобой, Гримнебулин. — В голосе Ягарека звучала странная нерешительность.

— Давай, старина, выкладывай.

Айзек сел и посмотрел на гостя. Он уже знал, что Ягарек садиться не станет.

Ягарек снял плащ и фальшивые крылья, а затем повернулся к Айзеку, сложив на груди руки. Айзек понял, что гость демонстрирует наивысшую степень доверия, стоя перед ним вот так, во всем своем уродстве, и не пытаясь прикрыться. «Наверное, я должен чувствовать себя польщенным» — подумал Айзек.

Ягарек наблюдал за ним искоса.

— В ночном городе, Гримнебулин, где я живу, есть весьма разнообразные люди. Прятаться вынуждены не только отбросы общества.

— Я вовсе не имел в виду, что… — начал было Айзек, но Ягарек нетерпеливо мотнул головой, и Айзек замолчал.

— Много ночей я провел в молчании, но бывали моменты, когда я разговаривал с теми, чей разум сохранил ясность под налетом алкоголя, одиночества и наркотиков.

Айзеку хотелось сказать: «Я же говорил, мы можем найти тебе жилье», — но он смолчал. Он хотел узнать, куда клонит гость.

— Есть один человек: образованный, но пьяница. Не знаю, верит ли он, что я действительно существую. Может быть, он считает меня навязчивой галлюцинацией. — Ягарек глубоко вздохнул. — Я поведал ему о твоих теориях, об энергии кризиса. И тогда человек сказал мне… Он сказал: «Почему бы не пройти этот путь до конца? Почему бы не использовать Вихревой поток?»

Наступило долгое молчание. Айзек раздраженно качал головой.

— Я пришел, чтобы задать тебе вопрос, Гримнебулин, — продолжал Ягарек. — Почему бы нам не воспользоваться Вихревым потоком? Ты, Гримнебулин, пытаешься с нуля создать новую науку, но энергия Вихревого потока существует, способы ее применения известны… Я спрашиваю как дилетант, Гримнебулин. Почему бы тебе не использовать Вихревой поток?

Айзек глубоко вздохнул и почесал лоб. Он был немного раздосадован тем, что не может немедленно прекратить этот разговор. Повернувшись лицом к гаруде, он поднял руку.

— Ягарек… — начал он, и тут в дверь постучали.

— Есть кто-нибудь? — раздался веселый голос.

Ягарек напрягся всем телом. Айзек вскочил на ноги.

— Кто там? — крикнул Айзек, опрометью сбегая по лестнице.

В дверь просунулась голова какого-то человека. Выглядел он приветливо, почти до абсурдности любезно.

— Здорово, приятель. Я по поводу конструкции.

Айзек недоуменно покачал головой. Он понятия не имел, о чем речь. Оглянулся — Ягарек исчез. Должно быть, отошел от края подвесной площадки, чтобы его не было видно снизу. Человек, стоявший в