– Лоплоп или Хорнебом, Предводитель птиц. Мы возвращаемся длинной дорогой, и не все гладко у нас на пути. Когда я увидел, что тебя нет, то вызвал этих парней. Ты доставил нам много хлопот, сынок. Итак, ты хочешь историю про Крысолова.

– Пауколова, – мягко добавил Ананси.

– Птицелова, – выпалил Лоплоп.

Сол сидел неподвижно, внимая Крысиному королю. Тот откинулся назад.

– Знаешь, у каждого из нас – у Ананси, у Лоплопа и у меня – были свои поклонники. Лоплоп как-то баловался с одним мазилкой[3], а вот я всегда неровно дышал к виршеплетам. Если ты почитывал когда-нибудь стишки, может, тебе и попалась где моя история, потому как я ее уже рассказывал тут одному типу, а он возьми да и запиши ее с моих слов для детишек – так и назвал ее, «сказка для детей». Да мне фиолетово, как там она называется. Называй, как хочешь. Но услышал он ее от меня.

Знаешь, я не всегда жил в Смоге. Я жил повсюду. Я жил здесь, когда Лондон только зарождался, но очень долго он был просто скоплением убогих домишек, поэтому я собрал свою стаю и надолго удрал с этого корабля. Твоя мамочка где-то недурно проводила время, пока я со стаями верноподданных сломя голову носился по Европе в поисках приличного места, мой плащ залоснился. Одно подергивание моего хвоста, и сомкнутые шеренги крысиного племени шли на запад, на восток, куда бы я ни приказал. Мы шли через заливные луга, по полям Франции, по холмам Бельгии, по равнинам вблизи Арнема и добрались до Германии, хотя тогда она еще так не называлась.

И вот мы наконец осмотрелись, в животах урчало. Мы добрались до места, где Джон Ячменное Зерно был самым щедрым... Колосья там были высокие и золотые, спелые, чуть не лопались. На пути нам попалась скотобойня. «Да, – сказал я, – это то, что надо», – и крысы потащились внутрь через лазейку, медленно, еле волоча ноги, чтобы скорее упасть где-нибудь.

Дальше мы шли лесом, крысы плотно сгрудились вокруг меня, испуганные, от рассвета до заката на ногах. У реки мы нашли городишко, не очень зажиточный, думаю, но зернохранилище там явно трещало по швам, а в домах были сотни дыр, закутков, чердаков и подвалов, сотни укромных уголков, где могла заваляться сухая корка для измотанной крысы.

Я отдал приказ. Мы вошли. У местных с перепугу из рук все повалилось, так и стояли, разинув рты от изумления. У них в башках шарики поразъехались, и как стали они метаться взад-вперед, да еще с дикими кошачьими воплями!.. Наши бесчисленные ряды – это было что-то: мы шли и шли и не могли остановиться, пока целый город не набился моими мальчиками и девочками. На площади мы согнали в стадо визжащих горожан, и они стояли, прижимая к себе жалкие пожитки и отпрысков. Долгая дорога измотала нас, но мы – гордый народ, и мы боролись за место под солнцем, и наши зубы были великолепны.

Они пытались драться с нами, размахивали вокруг горящими факелами и дурацкими лопатами. Но мы только щерились и вгрызались зубами в толпу без разбору, и тогда они заверещали и стали удирать, как трусливые коты, только пятки засверкали. Площадь теперь была нашей. Я велел своим войскам построиться. «Направо, – сказал я, – шагом марш. Этот город теперь наш. Этот первый год здесь я объявляю Годом Крысы. Расселяйтесь, метьте территорию, ищите себе место, ешьте вволю, а если хоть кто-то попытается вас надуть, сразу докладывайте мне».

И площадь тут же опустела.

Куда ни глянь, крысы теперь были всюду: и в пивных, и в домах, и в поле, и в саду. Мы задали им перцу. Я прогуливался в толпе, ни с кем не заговаривая, но все как один знали, кто здесь главный. Если какой бюргер осмеливался поднять руку на моих, я ему живо показывал, где раки зимуют. Они у меня тут же уразумели, что к чему.

Так крысы пришли в Гаммельн.

Эх, Сол, видел бы ты нас. Какие времена были, да, лучшие мои времена. Город был наш. Я начал толстеть и лосниться. Мы драли собак и убивали кошек. Крысы разговаривали громче всех, болтали друг с дружкой и строили планы на будущее. Все запасы зерна были мои, все лавки были мои, все их заначки мы сожрали в первую очередь. Там все было мое, мое Королевство. Мой звездный час. Я был боссом, я устанавливал правила, я был и полицейским, и присяжным, и судией, а если надо, то и карающей десницей.

Он стал знаменитым, наш маленький городишко, и крысы толпами повалили к нам, чтобы примазаться к нашему Шангри-ла[4], где мы правили сами, от и до. А хозяином был я.

Пока этот головорез, этот ублюдок, этот менестрель хренов, этот безмозглый кусок дерьма в своем дурацком рванье, этот педрила-плясун не притащился в город.

Впервые я узнал об этом, когда одна из моих девчонок сказала, что мэр привел подозрительного парня в двухцветном жакете: она видела, как оба притаились у ворот. «Да-а?! Надо же! – сказал я. – Неужели они рискнут войти? Они, верно, думают, что обхитрят меня, что у них туз в рукаве». Я отвернулся и поссал в их сторону. Что мне за дело до их жалких уловок?

И тут я услышал звук.

Что-то поплыло в воздухе – похоже, музыка. Потом новый звук, и тут у меня стало покалывать в ушах. По всему городу изо всех дыр стали высовываться маленькие блестящие головы.

Потом звук послышался в третий раз, и началось светопреставление.

Я вдруг услышал, как из огромного чана повалилась требуха только что освежеванной туши. Я видел!

Я услышал, как яблоки посыпались в пресс, и мои ноги сами пошли вперед. Я услышал, как кто-то оставил открытым буфет, это была кладовая дьявола... дверь была широко открыта, и оттуда неслись ароматы объедков, и я должен был добраться до них и съесть их все.

Я бросился вперед и услышал шум, почувствовал дрожь от быстрого бега сотен миллионов маленьких ног, и я увидел, что вокруг становится тесно от моих маленьких подданных, и все они кричали от радости. Они тоже чуяли запах еды.

Я прыгнул к ним с чердака. Плюхнувшись в самую гущу крысиного потока, в котором неслись все мои маленькие девочки и мальчики, мои возлюбленные, мои солдаты, большие и толстые, и маленькие, бурые и черные, шустрые и резвые, и старые и неповоротливые, и все они, все мы бежали на запах этой еды.