подождать. Офицер чего-то недоговаривал, Фабиан почувствовал фальшь в его голосе и испугался еще больше. Он оставил свой номер телефона, и его заверили, что с ним непременно свяжутся, как только Сол освободится.
Фабиан мчался по Эйк-лейн. Его внимание привлекло приметное белое здание слева со множеством грязных башенок и обветшалых окошек в стиле арт деко. Дом выглядел заброшенным. На ступеньках сидели двое парней, казавшиеся совсем маленькими в огромных куртках с эмблемами клуба американского футбола, хотя вряд ли им приходилось видеть хоть одну игру. Они были равнодушны к поблекшему великолепию своего одеяния. Один с закрытыми глазами привалился спиной к двери, напоминая мексиканца из итальянских вестернов. Его приятель оживленно с кем-то говорил, прижав к уху ладонь, крошечный телефон терялся в складках огромного рукава. Фабиан ощутил укол меркантильной зависти, но быстро справился со своими чувствами. Это был случайный порыв, которому он умел сопротивляться.
«Только не я, – уговаривал он себя, как всегда. – Я выдержу. Я не стану таким вот черным барыгой, у которого на лбу большими буквами написано “драгдилер”, буквами, которые так хорошо умеет читать полиция».
Он приподнялся в седле, поднажал и помчался к Клэпхему.
Фабиан знал, что Сол ненавидел отцовский пессимизм. Фабиан знал, что они с отцом не находили общего языка. Фабиан был единственным из друзей Сола, кто видел, как он вертел в руках томик Ленина, то открывая, то закрывая его, снова и снова перечитывая надпись. Надпись была короткой, буквы прописаны почти без нажима, точно отец боялся сломать перо. Сол положил книгу Фабиану на колени и ждал, пока друг прочтет.
«Солу. Для меня это всегда было важно. С любовью от старого левака».
Фабиан помнил лицо Сола в тот момент: глаза усталые, губы плотно сжаты. Он взял книгу с коленей Фабиана, закрыл ее, погладил обложку и поставил на полку. Фабиан знал, что Сол не убивал отца.
Он пересек Клэпхем-Хай-стрит, скопление закусочных и магазинов дешевой одежды, и плавно повернул к переулкам, петляя между припаркованными машинами, чтобы вынырнуть на Силверторн-роуд. По склону он начал спускаться к реке.
Он знал, что Наташа должна в этот час работать. Он знал, что повернет на Бассет-роуд и услышит отдаленный рокот драм-энд-бейса. Наташа, наверно, склонилась над клавиатурой, передвигает фейдеры и сосредоточенно, как алхимик, нажимает на клавиши, жонглирует длинными последовательностями нулей и единиц, преобразуя их в музыку. Создает и слушает. На это Наташа тратила все свободное от работы время: сводила цифровые последовательности в треки и давала им резкие короткие названия: «Нашествие», «Мятеж», «Вихрь». Работала она кассиром в магазине своих приятелей и продавала диски, обслуживая клиентов с быстротой и четкостью автомата.
Фабиан был уверен, что это Наташина увлеченность делает их отношения такими невинными. Она была очень привлекательна, но всегда отвергала любые предложения, разве что в клуб соглашалась пойти, особенно туда, где играли ее музыку; Фабиан даже представить не мог, что Наташа может кем-то серьезно увлечься: если она и приглашала кого-нибудь домой, это ничего не значило. Ему казалось святотатством даже помыслить о ней в сексуальном плане. Но Фабиан был одинок в своем мнении: его приятель Кей, веселый клоун и законченный наркоман, всегда утверждал обратное, похотливо пуская слюни при каждой встрече с Наташей. Кей говорил, что музыка ее – это понты, и увлеченность – понты, и отстраненность – тоже понты. Прикидывается монашкой, чтоб всем было интересно заглянуть ей под платье.
Но Фабиан в ответ только застенчиво улыбался, глупо смущаясь. Его приятели, этакие психологи- любители, включая Сола, нисколько не сомневались, что он влюблен в Наташу, но Фабиан знал: это не совсем так. Ее солипсизм и стилистический фашизм бесили его, но он был уверен, что ее любит. Просто иначе, чем Сол это понимал.
Он проехал под грязным железнодорожным мостом и свернул на Квинстаун-роуд, быстро приближаясь к парку Баттерси. Велосипед мчался под уклон, к мосту Челси. Теперь дорога круто пошла в гору, Фабиан опустил голову ниже и устремился к реке. Справа показались четыре трубы электростанции Баттерси. Крыши на ней давно не было, отчего она выглядела полуразрушенной громадиной, уцелевшей после воздушного налета. Это был своеобразный памятник энергетике – огромная штепсельная вилка, воткнутая в облака, как в розетку.
Фабиан беспрепятственно ворвался в Южный Лондон. Он чуть притормозил, через башенки и стальные перила моста Челси посмотрел на воду Темзы. Вода дробилась на осколки, беспорядочно отражая холодный солнечный свет.
Фабиан скользил над поверхностью, как водомерка, совсем крошечный рядом с перекладинами и стропилами, уверенно держащими мост. На какое-то мгновение он завис высоко над водой, балансируя между северным и южным берегами, ему были видны черные баржи по обе стороны моста, навсегда замершие в ожидании давно забытых грузов. Он перестал крутить педали, и велосипед на свободном ходу продолжал движение к Лэдброук-Гроув.
Путь к Наташиному дому пролегал мимо Альберт-Холла и через Кенсингтон, который Фабиан ненавидел. Неживой квартал, будто чистилище, вечно набитое богатенькими бездельниками, бесцельно дрейфующими от одного модного магазина к другому. На Кенсингтон-Черч-стрит он прибавил скорость, помчавшись к Ноттинг-Хиллу и дальше, по Портобелло-роуд.
Это был второй торговый день, предназначенный для выколачивания денег из туристов. Товары, стоившие пять фунтов в пятницу, во вторник предлагались за десять. Воздух сгущался от ярких плащей с капюшонами, рюкзаков, разноголосия французской и итальянской речи. Тихо чертыхаясь, Фабиан медленно пробирался сквозь толпу. Он свернул влево, к Элджин-Кресент и сразу повернул направо, на Бассет- роуд.
Порыв ветра поднял в воздух бурые пятна листьев. Фабиан въехал на улицу. Листья кружились вокруг него, падая на куртку. По обеим сторонам выстроились подстриженные деревья. Фабиан на ходу спрыгнул с велосипеда и пошел к Наташиному дому.
Она работала. Издалека доносился приглушенный рокот драм-энд-бейса. Шагая с велосипедом к Наташиному дому, Фабиан слышал хлопанье крыльев. В доме было полно голубей. Все карнизы и выступы были серыми от скопления пухлых, копошащихся тел. Птицы взмывали в воздух, кружили над окнами, потом садились на карнизы, вытесняя своих собратьев. Они засуетились и нагадили как раз в тот момент, когда Фабиан остановился у двери прямо под ними.
Ритмы Наташиной музыки теперь звучали громко, и Фабиан услышал в них нечто необычное: чистый звук, подобный свирели, запись или живую флейту, которая с безудержной радостью прорывалась сквозь бас. Он стоял и слушал. Этот звук качественно отличался от тех сэмплов, что Фабиан слышал раньше, и мелодия не была закольцована в луп, она не повторялась. Фабиан понял, что это живая музыка. И в виртуозном исполнении.
