– Подожди… ты говоришь, что ее только побили. А в кого же тогда стреляла Сахарова?
– В подругу Конецкой, которая живет с ней вместе. Та проснулась, вошла в комнату в неудачный момент и получила пулю в плечо. Она упала в коридоре, но у нее хватило сил доползти и открыть нам дверь. И, конечно, нужно отдать должное этому фотографу, который вырубил Сахарову. Представляешь – приехал человек с подругой к ее бывшей учительнице, а нарвался на полоумную девицу с пистолетом! Если бы не он, нашли бы потом в квартире Конецкой три трупа.
– Или четыре… – дополнил Макар. – Не знаю, что делала бы Сахарова после того, как расправилась со старухой. И не уверен, что хочу это знать. Могу только искренне понадеяться, что дело Тогоева и его дочери закрыто.
Юлька постучала в дверь и, услышав строгий голос, зашла в гостиную.
Марта Рудольфовна в длинном, до пят, струящемся черном платье сидела возле окна и что-то писала. Юлька бросила взгляд на стекло. Так и есть. Вокруг ужасного цветка мака, который она собиралась отскрести ножом перед тем, как в комнату вошла Лия с пистолетом, теперь были нарисованы новые цветы. Они закрывали весь нижний угол и выглядели, по правде сказать, просто кошмарно. Марта Рудольфовна рисовала витражными красками еще хуже, чем Валентина Захаровна.
– Завтра поедем к Вале, – сказала Конецкая, не оборачиваясь. – Наконец-то я договорилась и можно будет перевезти ее в приличную больницу. Приготовь ей с вечера пижаму и проследи, чтобы контейнеров для еды хватило. Бульон я сварю сама.
– Марта Рудольфовна… – начала Юлька и запнулась. Она чувствовала, что обязана рассказать Конецкой правду, но стоило ей представить, что после этого последует, и вся ее решимость пропадала.
– Я тебя слушаю.
– Марта Рудольфовна…
– Я уже страшно сказать сколько лет Марта Рудольфовна. Перестань блеять и говори по-человечески. Но если ты хочешь признаться, что сломала стиральную машину, то лучше промолчи.
– Нет… – тихо сказала Юлька. – Не сломала.
– Вот и славно. Тогда в чем дело?
Она наконец обернулась к Юльке, и та обнаружила, что говорить со спиной было куда проще.
– Я хотела вам кое в чем признаться, – выдавила она. – Марта Рудольфовна, я вас обманула.
– Неужели?
– Н-нет, не совсем обманула… Но я хотела воспользоваться вами в своих интересах.
– Мною?! – Старуха первый раз выглядела действительно озадаченной. – Детка моя, откуда ты нахваталась таких выражений? Ты – мною?! Ты ничего не путаешь?
– У меня был план, – сказала Юлька, отводя глаза. – В тот день, когда вы меня встретили, я ушла из дома от отца, потому что он много пил. И бил меня, – прибавила она, краснея. – Я не знаю, что бы делала, если бы не вы. На работу к подруге меня не взяли, а больше идти мне было некуда. Домой я бы не вернулась. В последний раз он взял… неважно. Не вернулась бы. Ни за что.
Я сначала ужасно злилась на вас. Я понимала, что должна быть вам благодарна, и все равно злилась. И как только вы сказали о Мансурове и о том, что я похожа на его жену, я задумала устроить все так, чтобы вы меня с ним познакомили. Только сперва помогли бы мне стать красивой. Я придумала, что он влюбится в меня, разведется, женится на мне, и я буду богата и счастлива! А вам расскажу, что это вы сделали меня такой – чтобы вы страдали от этого. Смешно, правда? А еще, – продолжала она, шмыгая носом, – я мечтала, что вернусь к своему отцу, который бил меня табуреткой, и что-нибудь с ним сотворю. А потом покажусь своему бывшему парню, который бросил меня просто так, без всякой причины, и другому, который решил не связываться со мной, когда увидел синяки, и они оба будут кусать себе локти из-за того, что не оценили меня. Потрясающий план, правда?
– Да, – тихо сказала Конецкая. – Очень глупый, ты права.
Юлька всхлипнула.
– Я собиралась вас использовать, а потом похвастаться этим. Я даже речь придумала – как будто я вами управляла все это время, а вы и не замечали. Но на самом деле я ничего такого не сделала! Я поняла, что так нельзя… что не смогу… что мне не хочется….
Она все-таки расплакалась, хотя обещала себе не реветь ни в коем случае. Конецкая ненавидит слезы! Помня об этом, Юлька смогла удержаться даже тогда, когда врач обрабатывал ей раны на лице, и хотя страшно щипало, а воспоминание о том, как Лия била ее, вставало перед глазами, стоило только их закрыть, она не пустила ни одной слезинки. А теперь так постыдно хлюпает носом! И, главное, старуха все молчит и молчит – наверное, до глубины души пораженная ее неблагодарностью, готовая вышвырнуть ее вон, как нашкодившую собачонку. Сквозь слезы Юлька не видела, чем та занимается – может быть, снова что-то пишет, с презрением отвернувшись от нее.
– Марта Рудольфовна, не прогоняйте меня, пожалуйста! Я все буду для вас делать! Пожалуйста… разрешите мне остаться! Не потому… не потому…
Она хотела сказать – «не потому, что мне некуда идти, а потому, что я не хочу от вас уходить», но выговорить это было уже совершенно невозможно – горло стянуло, будто обручем.
Ее вдруг обняли, прижали к платью, пахнущему парфюмерным ирисом, – когда-то Юлька недолго работала в магазине с дорогой парфюмерией и навсегда запомнила этот запах, – погладили по дрожащей спине. Строгая Марта, Безжалостная Марта, Неподражаемая Марта, поедающая домработниц с фенхелем на завтрак, стояла рядом с Юлькой, и когда та подняла к ней мокрое лицо, ей показалось, что глаза у старухи блестят. Но она тут же поняла, что быть такого не может, потому что скорее антилопа съест крокодила на завтрак, чем Марта Конецкая позволит себе растрогаться из-за нее. И следующие слова Конецкой это подтвердили.
– Цыц, – сказала Марта, – глупая девица. Разумеется, ты останешься у меня. Я не имею привычки менять домработниц в середине года. К тому же я только что научила тебя чистить кафель под шкафчиком в ванной, а кого попало я этому не учу. Иди умойся и возвращайся обратно.
Юлька шмыгнула носом в последний раз, счастливо улыбнулась и побежала в ванную. В голове ее от радости звучала какая-то бравурная песенка, и она даже не услышала, как вслед ей Марта Конецкая пробормотала:
– Старая дура ты, Марта, а не кукловод.
Лена молча спустилась вниз, вышла из подъезда и остановилась.
«Я здесь никому не нужна».
Она проверила, есть ли в сумке ключи от Васиной квартиры, и с облегчением убедилась, что они на месте. «Хорошо, что я запретила ему мне помогать, – пришло ей в голову. – Я должна была пройти через это сама».
Да, но все вещи до единой, начиная с расчески и заканчивая курткой, остались наверху. Лена вытерла слезы – когда она успела заплакать, кажется, она сдерживалась до последнего? – и отвернулась от двух мальчишек на велосипедах, катающихся по дорожке, чтобы они не видели, как ревет взрослая тетка, с мясом отрезавшая себя от матери.
– Глеб, у тебя куртка в краске! – крикнул один из мальчишек.
– Я в курсе! Вечером без ушей останусь, – философски отозвался второй. – А знаешь, где я испачкался?
– Где?
– С Алиской вчера в детский садик забрались. А там покрашено. Залезли на крышу домика, у нее нога в щель провалилась, а я ей помогал вылезти. Мне потом Алискина мама сказала, что я рыцарь.
– Врешь! – с нескрываемой завистью восхитился первый.
– Не вру, сам у нее спроси. А еще мы от нянечки убегали!
Лена повернула голову, уставилась на мальчишек. Первый был смешной – рыжий, веснушчатый, крепкий, как грибок. Чем-то он напоминал Ковригина, который сейчас наверняка переживает за нее. Второй, светленький, с надменно оттопыренной губой, казался мальчиком из сказки, которому не хватает лишь шпаги и скакуна. «Наследник старого графа».
В голове ее сами собою начали складываться строки нового романа, а за ними вырастал, словно громада замка, весь сюжет, выступал, будто из тумана, становясь с каждой секундой четче и четче: история о двух мальчишках и девочке, друживших с детства, а затем выросших и отправившихся в дальнее
