– Потому что. Выследили меня, поняла? У них все на нас есть. Может, даже сейчас нас с тобой пишут!

– Кто нас пишет?!

– Менты, вот кто! Не понимаешь, что ли?!

– Не ори!

На них обернулись из-за соседнего столика, и он догадался взять ее за руку, нежно погладить, будто успокаивая свою девчонку.

– Детка моя, – прошептал он, наклонившись к ней – ни дать ни взять пара голубков, едва не поссорившихся, но в последний момент помирившихся, – накрылся твой план. Ко мне на работу приходили, предупредили, что знают о тебе и старухе. Так что прости, Юля, но я в эти игры не играю.

– Я уже слышала, что ты не играешь. А теперь спокойно – понятно тебе, спокойно! – расскажи мне о том, кто к тебе приходил и что сказал. И не дергайся ты – никого здесь нет!

Он пододвинул пепельницу ближе и едва не задел ее зажженной сигаретой, но девушка даже не дернулась. С непроницаемым лицом выслушав его рассказ, она забрала у него свою руку и облокотилась на стол, уперев подбородок в переплетенные пальцы. Теперь она смотрела на него снизу вверх, но во взгляде ее по-прежнему читалось глубокое превосходство.

– Глупенький маленький Лешик, – протянула она с насмешливым сочувствием в голосе. – Напугался злого дядю милиционера. А дядя-то вовсе и не милиционер! Ай, как же мы так ошиблись!

– Слышь, ты мне мозги не полощи! – Он перешел на привычные блатные интонации и сразу почувствовал себя в своей шкуре. – Смешливая нашлась, тоже мне!

– Не буду полоскать мозги, Лешик, не буду. Только знаешь, с кем ты разговаривал? С дурачком, которого мой папаша подослал. Удостоверение у него липовое, и работает он охранником у отца. А ты купился…

Она забрала у него сигарету и бесцеремонно потушила в пепельнице.

– Надоел дымить. Курить вредно. Что ты так смотришь? Я тебе правду сказала. Подумай сам: если бы это был мент, он бы не пугал тебя, а прямиком в отделение отвез. А там из тебя показания бы выбили, не мне тебе рассказывать.

Она не смотрела на него, но голос ее звучал спокойно и уверенно, без тени сомнения. Однако подозрительный червячок в глубине души не давал ему поверить ей до конца.

– А зачем охраннику мне угрожать?

– Не охраннику, – скучающим голосом ответила Юля, – а отцу. Он, видишь ли, в курсе всего дела и не хочет, чтобы мы разобрались с тетей Мартой. Боится папа за меня, понимаешь? Не верит, что я уже большая девочка.

Она подняла на него глаза и приветливо улыбнулась, как постороннему человеку. От ее улыбки ему стало не по себе. Наконец-то он понял, что ему больше всего не нравилось в их плане. Не то, что пришлось бы пристукнуть старуху, – как раз это не представляло для него особых сложностей. И не то, что деньги он получил бы лишь полгода спустя после ее смерти – в конце концов, сумму Юлька назначила такую, что можно было и подождать. И даже не то, что вдруг объявились какие-то люди, знавшие об их намерениях.

Больше всего ему не нравилась сама Юля. Когда много лет назад они вместе учились, она была самой обычной девчонкой и запомнилась ему лишь писклявым голоском и смехотворной старательностью, с которой произносила заученный из учебника текст на уроках природоведения. Как ни удивительно, но она почти не изменилась за прошедшие годы: в ней по-прежнему с одного взгляда узнавалась та девчонка, которая мялась и пищала у доски. Но его не покидало жутковатое ощущение, что в выросшее повзрослевшее тело поселили кого-то другого, выгнав оттуда прежнего жильца. Не было больше никакой девчонки, а было существо, притворяющееся знакомым ему и даже вспомнившее кое-что из их прошлой, детской жизни. Но это была не память этого существа, а чужая, позаимствованная у прежней владелицы с писклявым голоском.

Он воспринимал мир в первую очередь на слух, и от ее размеренного голоса, от ее интонаций, временами становившихся не живыми, а механическими, будто ее заводили изнутри, ему хотелось заткнуть уши. Поначалу, когда они встретились, он толком не разобрался в своих ощущениях, но теперь все разложил для себя по полочкам. Она ему не нравилась. Пожалуй, он ее даже побаивался. Все из-за голоса, из-за того, как неторопливо и ровно она говорит обо всем: о себе, о нем, об отце, о старухе…

И еще что-то сидело в ее глазах. Какая-то безумная идея. Ему вдруг пришло в голову, что с нее станется пристрелить его там же, в подъезде, рядом с убитой им старухой, и он удивился, как не подумал об этом раньше. Воображение услужливо нарисовало картину: его тело с открытыми глазами и Юля, присаживающаяся на корточки с умильным выражением лица. Он позаимствовал эту картинку из какого-то боевика, но все равно получилось убедительно, как в жизни. И страшно.

– Короче… – начал он, – мне, честно сказать, все равно, охранник он там или кто. Главное – слишком много народу в курсе дела. Отец твой знает, охранник знает, жена охранника, подруга жены… Так и до прокурора дойдем. Найди себе кого-нибудь другого вместо меня.

– Лешик! – умоляюще протянула она. – Кого же я найду?! Ну пожалуйста, не бросай меня одну!

И это тоже было притворством. Все ее просьбы, заигрывания с ним, подшучивания и обещания… Она все время кого-то играла.

– Все, Юльк, мне пора. Увидимся.

Она вдруг вцепилась ему в руку так, что он охнул.

– Ты что, уходишь?

– Сказал же, – он начал злиться, – я в твоем деле не участвую.

Она потянулась к нему, придвинулась близко-близко. В вырезе рубашки он увидел край черного бюстгальтера и полуокружность приподнятой груди, но это зрелище ни капли его не возбудило. Юля заставила его положить руку ей на талию, и теперь они и впрямь стали похожи на двух влюбленных, собирающихся поцеловаться.

– Как же не участвуешь, Лешик, когда участвуешь? – прошептала она ему на ухо. От теплого дыхания ему стало щекотно.

– Заканчивай называть меня Лешиком.

– Маленький мой, обиделся! Хорошо, не буду называть моего мальчика так, как ему не нравится.

От ее игривости ему стало противно. На них бросали взгляды с соседних столиков, и в них читалось, каким придурком он выглядит, обжимаясь в забегаловке с некрасивой девчонкой. Самое поганое заключалось в том, что у нее был моральный перевес: он не мог предугадать, что она сделает в следующий момент. К тому же она в отличие от него чувствовала себя в своей тарелке.

Алексей знал только один способ сделать так, чтобы перевес оказался на его стороне. Он повернул голову и глумливо уставился на нее:

– Слушай, ты что, трахнуть меня собралась? Прямо здесь? Не терпится тебе, да? Мужика, наверное, давно не было.

Вопреки его ожиданиям, она не смутилась.

– Конечно. Я тебя сначала трахну, а потом съем. Ам!

Она неожиданно клацнула зубами прямо перед его лицом, и он отшатнулся. Его намерение унизить ее растаяло в ту же секунду.

– Ты психованная, что ли?! – не выдержал он. – Пусти меня.

– Не хочешь, чтобы тебя кушали? Чтобы косточки твои где-нибудь в подвале валялись? Если не хочешь, то сделай то, что я прошу.

Она взяла Алексея холодными пальцами за подбородок и повернула его голову так, чтобы он смотрел ей в глаза. Можно было легко оттолкнуть ее – всего один тычок, и она опрокинется вместе со стулом, – но что-то мешало ему поднять руку. Он почувствовал себя веревочной куклой, которой управляет эта девчонка с неживыми, будто застывшими, глазами. Скажет «пойди, убей» – он пойдет и убьет. Скажет «иди, спрыгни с моста» – пойдет и спрыгнет. Ниточки оборвутся, и ничего от него не останется, кроме мятой, набитой сгнившими опилками тряпки.

– Леша, ты же сам все понимаешь: ее нужно убить, – проникновенно сказала Юля, не сводя с него темных глаз. – Она очень жестокая. Она относится ко мне как к рабыне… – В ее голосе появились