Лена благополучно закончила книгу, начала писать следующую…
А затем вдруг остановилась.
Контракт с издательством был разорван. Ошеломленному главному редактору Дубровина сообщила, что больше писать не будет. «Не можете?» – уточнил он. «Не буду», – был ответ.
Издательство обратилось за разъяснениями к Ольге Сергеевне, но та твердила одно: «Пусть моя дочь решает сама – лишь она знает, что для нее лучше». И после нескольких безрезультатных бесед от нее отступились.
Журналисты строили предположения о том, чем вызвано решение популярного автора. В интернете создалось сообщество поклонников творчества Елены Дубровиной, обещавших выдать денежный приз тому, кто назовет истинную причину молчания писательницы и предоставит доказательства своей правоты. «Исписалась», «осознала свою бездарность», «решила временно остановиться»… Дубровина не подтверждала и не опровергала ни одного из этих мнений. Однако любители ее творчества сомневались: по последним книгам нельзя было сделать вывод о том, что Дубровиной, как утверждали недоброжелатели, «больше нечего сказать своему читателю». Напротив – она писала лучше, чем прежде, увлекательнее, но в то же время не становясь поверхностной.
Последний ее роман отчасти был детективным. И журналисты, и читатели ухватились за эту ниточку: возникло предположение, что следующая книга задумывалась как продолжение, и в ней Дубровина, часто бравшая сюжеты из жизни, собиралась разворошить чью-то тайну. Роман разобрали по строчкам, для каждого героя нашлось полтора десятка прототипов, от олигарха до художника, выдвигались самые фантастические гипотезы… Одна еженедельная газета вышла с заголовком: «Кто заставил навсегда замолчать писательницу?», в другой заявлялось: «Дубровина подошла к отгадке страшной тайны Мавзолея!»
Однако и расследования читателей, и всплески маразма желтой прессы оставались лишь догадками, которые никто не мог подтвердить.
Постепенно шумиха заглохла. Лена по-прежнему не давала интервью, и поддерживать интерес прессы к ней оказалось нечем. На сайте, посвященном творчеству Дубровиной, по инерции продолжались споры о причинах ее решения, но и они вскоре превратились в пустопорожнюю болтовню. Время от времени появлялись читатели, добавлявшие новые идеи в копилку версий: так, одна дама утверждала, что Дубровину «перекупили» – якобы конкурирующее издательство предложило писательнице круглую сумму за то, чтобы она прекратила творческую деятельность. Однако обосновать, зачем же издательству-конкуренту потребовалось таким странным способом «убирать» автора с литературного рынка, читательница не смогла, и обсуждение ее версии заглохло.
Тем временем Лена вернулась туда, где она работала после института, – в ежемесячный журнал «Времена». Главный редактор сделал вид, что облагодетельствовал временно сбившуюся с пути журналистку, Лена сделала вид, что раскаялась в своем уходе, и все пошло по-прежнему. Теперь Дубровина вела собственную рубрику. Она сама выносила и предложила редактору идею, и поначалу он сопротивлялся: Лена хотела в каждом новом номере описывать жизнь какого-нибудь человека с интересной профессией или просто с необычной судьбой, да еще и название своей рубрике придумала неудобоваримое – «Следы на песке». Помилуйте! Какие следы на песке в современной журналистике?
Однако Елена настаивала, нашла героев, сделала несколько «историй»… Они были опубликованы, и вдруг оказалось, что это хорошо, что это читают! С тех пор рубрику прочно закрепили за Леной, и «Следы на песке» стали своего рода визитной карточкой, по которой ее узнавали.
Лена примяла окурок в жестяной пепельнице, поправила волосы, глядя на свое расплывчатое отражение в окне. Худая испуганная женщина с усталым лицом: круги под глазами видно даже в щадящем свете, падающем сквозь мутное стекло. «Тридцать четыре года, а выгляжу на все сорок», – мысленно сказала себе Лена и добавила вполголоса:
– Хотя кому это важно…
– Что важно?
Звонкий голосок раздался над ухом так неожиданно, что Лена вздрогнула. Довольная эффектом красавица Катенька Солина, которую не портил даже длинный белый рубец на правой щеке, прибежавшая из бухгалтерии с утра пораньше выкурить сигаретку, расхохоталась:
– Дубровина, что с тобой? Спишь на ходу?
– Сплю, Катюш.
– А напрасно! Сивый-то уже приехал!
– Как приехал? – встрепенулась Лена. «Сивым» в журнале фамильярно звали главного редактора за преждевременную густую седину с зеленоватым отливом.
– Так! Я его видела десять минут назад.
– Тогда я побежала! Спасибо, Кать!
Лена торопливо поднялась по лестнице, обдумывая на ходу, как убедить Грищука, если он воспротивится ее выбору. Правда, такое случалось нечасто, но на этот раз Лене особенно хотелось настоять на своем – очень уж человек был для нее интересный. Так ничего и не придумав, она постучала в дверь кабинета без таблички и вошла с твердой уверенностью, что материал должен получиться таким, каким она его задумала, даже если Сивый упрется, как баран.
Однако изобретать ничего не пришлось. Грищук дал добро, и четверть часа спустя обрадованная Лена вышла из его кабинета, прикидывая, когда лучше позвонить новой героине, чтобы договориться о встрече. «Пожилая женщина… Рано утром беспокоить неудобно… Наверное, около одиннадцати позвоню».
Она еще раз проверила, правильно ли записала имя: «Марта Рудольфовна Конецкая».
– Марта Рудольфовна, – вслух повторила Лена, пряча записную книжку в карман потертой сумки.
Телефонный звонок застал Бабкина в машине возле дома Ники Церковиной, с которой, по утверждению Костика, дочь бизнесмена Тогоева была в приятельских отношениях.
– Серега, – сказал в трубку Макар с хорошо знакомым Бабкину азартом, означавшим, что он разрабатывает какую-то свежую идею, – я собираюсь подлечить спину и поэтому уезжаю завтра на пару недель. Дело о поиске Сахаровой остается на тебе. Справишься?
Быстро взвесив все «за» и «против», Бабкин пожал плечами, хотя видеть его Илюшин никак не мог.
– Постараюсь. Далеко едешь?
– В санаторий неподалеку от Тихогорска. Скорее всего, жить я буду не в нем, а в частном пансионате.
– Зачем?
– В санатории, говорят, не лучшие условия. К тому же мне хочется найти ответ на одну небольшую загадку[2].
Пожелав Макару удачи, Бабкин выключил телефон и хмуро взглянул на экран.
– Значит, работаем самостоятельно, – объяснил он трубке и вышел из машины.
Работу нельзя было назвать сложной, но она, по определению Бабкина, относилась к разряду «муторных», то есть монотонных и однообразных. За два дня он убедился, что Юли Сахаровой-Тогоевой нет ни у одного из бывших друзей, хотя не исключал, что девушка хорошо спряталась. Сергей пока не опрашивал соседей, удовлетворившись разговорами с «околоподъездными» старушками, – опасался спугнуть девчонку, если слухи о расспросах дойдут до нее.
Отъезд Макара немногое менял в его планах: как правило, «черная» часть работы в виде слежки и выяснения места нахождения «объекта» доставалась именно Бабкину. Однако, представив, что ему предстоит и дальше одному выяснять, где же в настоящее время пребывает Юлия Сахарова, Сергей помрачнел.
«Ладно…. Не будем тянуть кота за хвост».
Он подошел к дому как раз вовремя: из подъезда выходила пожилая женщина с двумя мелкими кудлатыми собачонками на путающихся поводках. Бабкин придержал для нее дверь, а затем беспрепятственно зашел в подъезд, где сильно пахло свежей краской.
Ника Церковина открыла на его звонок, не спрашивая, кто пришел. Она оказалась полнотелой блондинкой с сонными глазами и сильно выдающейся вперед нижней губой, такой пухлой и красной, словно ее искусали. В первую секунду Сергей удивился ее доверчивости, но затем понял, что у девушки имелась причина не соблюдать простых правил безопасности: из-за ее спины выглядывали два крупных лоснящихся
