соображение, что он и сам вполне мог оказаться на месте невезучего Косяка, вовсе не согревало, наполняя душу смутной вроде бы беспричинной тревогой. Для Андрея это была первая в его жизни боевая потеря, но толи из-за того, что его с Косяком не связывали даже приятельские отношения, не говоря уже о дружеских, толи от того, что он и сам еще толком не отошел от пережитой недавно опасности, но ничего особенного он опять не почувствовал. Ни особой жалости, ни горечи утраты, одна лишь тупая усталость.

Входная дверь распахнулась как раз в тот момент, когда очередная бутылка ракии завершала свое земное существование, изливаясь последними каплями в составленные в центре стола стаканы. По комнате густыми клубами плыл едкий табачный дым, но рассевшиеся вокруг устрашающих размеров стола добровольцы этого уже не замечали. Пьянка достигла той замечательной стадии, когда общий разговор уже однозначно не клеится и все присутствующие говорят одновременно о совершенно разных вещах вовсе не заботясь о том, слышит их кто-нибудь или нет. Через порог в сопровождении двух подтянутых охранников шагнул Воронцов, одним цепким взглядом обвел помещение, оценивая ситуацию. Его появления практически никто не заметил, лишь сидевший ближе всех ко входу Боцман с трудом сфокусировав взгляд приветствовал командира сакраментальной фразой, пародируя Булгаковского Шарикова:

— Профессор, етить твою мать! Заходи!

Воронцов коротко кивнул ему и так никем больше и не замеченный прошел на середину комнаты к столу. Его охранники быстро и как-то особенно ловко рассредоточились по помещению, занимая позиции в углах, так чтобы держать под прицелом всю компанию и в случае необходимости немедленно открыть перекрестный огонь с разных сторон, не боясь зацепить друг друга. С точки зрения Андрея эта демонстрация была уже перебором, все-таки Воронцов прибыл не на переговоры с врагом, а к своим же подчиненным, но высказывать свое мнение по этому поводу он не стал, мало ли какие тут правила, он все же в отряде без году неделя, так что иногда умнее промолчать, тем более, что очередной стакан с ракией уже оказался у него в руках, а мощная лапа сидевшего рядом Мыколы легла на плечо.

— Пей, хлопче… Вона ж лекарство! Пей!

Воронцов меж тем, бесцеремонно растолкав развалившихся на продавленном кожаном диване добровольцев, протиснулся к центру стола и требовательно гаркнул прямо в лицо исполняющего почетную обязанность разливающего Дениса:

— Ты чего, паря?! Совсем мышей не ловишь?! Командир прибыл и до сих пор сидит без стакана, пока остальные пьют?!

Звук его голоса мгновенно перекрыл вызванный застольными разговорами гул, заставив добровольцев удивленно замолчать.

— Опа! Командир! — растеряно произнес в наступившей тишине раньше всех выпавший из реальности по причине щуплого телосложения Мук.

Окончание реплики потонуло в громовом хохоте, даже сам Воронцов позволил себе слегка улыбнуться уголком рта. Тем более, что вскочивший будто ужаленный Денис уже протягивал ему практически полный стакан мутноватой жидкости.

— Что празднуем, мужики? — Воронцов обвел присутствующих внимательным взглядом.

— Так это… — запинаясь, доложил Мыкола. — Поминки справляем по Косяку. Девять дней сегодня.

— Весело справляете, как я погляжу, — укоризненно произнес командир.

Под его взглядом головы добровольцев невольно опускались, глаза утыкались в стол, пристально изучая грязную порезанную ножами столешницу. Андрей почувствовал, как краска стыда огнем заливает его щеки. Ведь действительно так чинно и благородно начинавшееся скорбное мероприятие, отчего-то переросло в самую банальную разудалую гулянку. 'Только гармошки не хватает!' — зло подумал он сквозь застилающую мозг пьяную пелену.

— Ну раз так, то ладно, — видя что воспитательный эффект достигнут, произнес поднимаясь командир. — Царствие небесное бойцу, отдавшему свою жизнь за братьев славян. Помянем!

— Помянем! — прошелестело над столом.

Добровольцы поднимались, иные, пошатываясь, иные, придерживая рукой спинки стульев, но сидеть не остался ни один. Андрей тоже с трудом выпрямился, неожиданно осознав, что даже просто держать равновесие вовсе не так легко, как казалось, пока сидел. Он сделал несколько больших глотков, и к своему ужасу понял, что никакими силами не может протолкнуть в желудок обжигающую резко пахнущую жидкость, было такое ощущение, что ранее выпитое уже плещется где-то в горле и внутри организма не поместится больше ни капли. Он все-таки неимоверным усилием воли протолкнул ракию в пищевод, но тут же желудок отозвался таким спазмом, что на глазах выступили слезы. Андрей судорожно хватанул широко распахнутым ртом прокуренный воздух, и тут рядом с его носом оказался спасительный кусок остро пахнущего овечьего сыра. Сырный дух моментально перебил мерзкую вонь спиртного. Желудок еще пару раз вяло взбрыкнул, уже успокаиваясь, и Андрей, наконец, смог утереть, градом текущие из глаз слезы.

— О, це добре, це добре… — успокаивающе гудел над его ухом Мыкола. — Закуси, закуси, хлопче…

Сжевав несколько кусков острого отдающего кислятиной сыра, Андрей и впрямь почувствовал себя несколько лучше, хотя алкоголь и плескался под самой гортанью, больше попыток выбраться наружу он уже не делал, и доброволец сам себе поклялся, что больше ни при каких обстоятельствах не возьмет в рот и грамма этого пойла. Придя, наконец, немного в себя он обратил внимание на то, что за столом все молчат и напряженно слушают о чем-то рассказывающего командира. У того от выпитого практически без закуски стакана лишь слегка заблестели глаза, да на щеках выступил легкий румянец, однако речь при этом оставалась четкой и гладкой.

— Итак, мужики, завтра идем в акцию, работать нам к полудню, но все равно, пить прекращайте. Понимаю, поминки дело святое, но всем уже хватит. Сейчас отдыхать и готовиться.

— Так что делать то будем, расскажи толком? — с пьяной настойчивостью добивался Денис.

Воронцов глянул на него осуждающе, но в слух своего недовольства не высказал, принявшись терпеливо объяснять:

— Наш интервентный взвод — штурмовая группа. Скрытно выдвигаемся на исходные рубежи, как можно ближе к переднему краю противника. По сигналу начинается минометный обстрел, подойдут танки, огоньку добавят, может быть, бригадная артиллерия тоже поучаствует. Выбиваем муслимов из передовой траншеи и там закрепляемся, под нашим прикрытием подтянуться сербские добровольцы, они будут развивать успех. Наша задача, выбить мусликов из первой траншеи и продержаться до подхода подкрепления. Только и всего.

— Ага, как обычно, начать и кончить, — недовольно проворчал из дальнего угла доброволец по прозвищу Дядя Федор. — А потом приходит чужой дядя и пожинает лавры.

Как успел заметить Андрей это кряжистый, плотный мужик, неторопливый и по-крестьянски обстоятельный как при решении бытовых проблем, так и в бою, не слишком жаловал сербских добровольцев, считая их пьяницами и трусами, и сейчас явно сомневался в способности сербского подразделения развить успех интервентной группы. Надо сказать, основания для такого мнения о сербах у Дяди Федора имелись веские. Прибывшие из Сербии четники часто отличались небывалым высокомерием, считая себя великими воинами и профессионалами с большой буквы. Бравируя этим, они требовали к себе особого отношения, отказывались от черной работы, не желали заниматься рытьем окопов, терроризировали местное население, отнимая у крестьян последнее. В реальном бою же, эти вояки зачастую праздновали труса и нередки были случаи отказа с их стороны идти в атаку, или наоборот панического бегства без приказа с занимаемых позиций. Конечно, не все были таковыми, многие из сербских добровольцев приехали сюда с искренним желанием помочь своим братьям, но процент случайных людей, предпочитающих пьянствовать по кафанам и обирать местное население в тылу, был среди них все же необычайно высок. Что сказывалось на общем отношении ко всем сербским четникам.

— А вот это уже не наше дело, — жестко обрезал добровольца Воронцов. — Мы сюда приехали