— По семейному вопросу…

Ратников удивился, он знал, что Дуся Филатова — воспитанница детского дома, что ее родители погибли в сорок втором году под Солнечногорском и никакого «семейного вопроса» у Дуси быть не могло. На деле же оказалось, что Дуся вопрос «сформулировала» правильно: она просила принять на завод Жаркова, он уйдет с «Динамо» и переедет в Славоград. Жарков — электрик седьмого разряда, кончил Подольский электротехнический техникум, имеет благодарности, дважды премирован.

На какое-то мгновение Дуся показалась Ратникову рыбкой живцом, на которую он уловил стоящую добычу, но тут же, устыдившись своей мысли — ведь речь шла о счастье славной девушки, — согласился. Электрики были нужны заводу, тем более седьмого разряда, с техническим образованием, москвич!

— Зачислим, — согласился Ратников. — Но чтобы с завода не дезертировал! Отпустят по-хорошему — возьмем!

В течение месяца Дуся несколько раз приходила к Ратникову все по этому же «семейному» вопросу.

— Напомнить, — говорила она. — А то уйдет человек с завода и останется ни с чем.

— А Жарков не звал тебя к себе в Москву? — спросил ее. как-то Ратников.

— Звал, — ответила она. — Так у меня же квалификация — пятый разряд, а в Москве оптических заводов нет, что я там буду делать? Он может везде работать, электрик нужен на каждом заводе.

— Тоже верно, — согласился Ратников. — Пусть приходит, все будет в порядке.

И вот четырнадцатого июня пришел к Ратникову Борис Жарков. Здесь все было без обмана, так, как говорила Дуся: и благодарности по заводу «Динамо», и справка об освобождении от работы в связи с переходом на другую работу по месту жительства семьи, и диплом, — ну, словом, все, как полагается.

Жарков был зачислен в электроцех. А в начале августа ЖКО выделило им отдельную комнату и была отпразднована свадьба. Представитель с работы со стороны жениха, мастер завода «Динамо» Осокин кричал: «Горько!» — пил мало и все время порывался рассказать какую-то историю, которая начиналась так!

«Вот, братцы, у нас на «Динамо»…

Но братцы так и не узнали, что же произошло «у нас на «Динамо»; Осокин все-таки захмелел, проспал до утра на диване с цветастой обивкой (подарок молодоженам от завкома) и утром уехал в Москву.

И вот еще не минул полностью медовый месяц, как случилась эта неприятная история, но… не будем забегать вперед.

К Забалуевой в ее маленький кабинет Дуся пришла после работы. Она села за стол, покрытый зеленым сукном с чернильными пятнами, посмотрела на следы сургучных печатей, оставшиеся на дверке несгораемого шкафа, на скучные обои, на копию с картины художника Шишкина… И ей стало обидно, что вот здесь, в этой комнате, пахнувшей чернилами и табаком, они будут говорить о самом для нее сокровенном, о том, что принадлежит ей и, быть может, Борису Жаркову.

Не очень удачно начав эту беседу, Пелагея Дмитриевна строго сказала:

— Дуся!

— Что так грозно? Ну, Дуся. Я уже восемнадцать лет, как Дуся! — обозлилась та.

— Не комедиянничай! Я старше тебя, послушай, что я тебе скажу! — жестко сказала Забалуева, упрямо не желая отказаться от неверно взятого тона.

— Диван заберешь? Забирай! Нам диван на случай семейной жизни подарен, а если не состоялась она, эта семейная жизнь, — забирайте обратно! Хочешь, я диван этот сама в завком привезу, на ручной тележке?

— Ты чего кричишь? Ты где, товарищ Жаркова, находишься?

Дуся не кричала, но такая форма беседы была естественным развитием ошибки, сделанной Пелагеей Дмитриевной в самом начале разговора.

— Все шпыняют… Нет того, чтобы слово человеческое сказать… — со слезами в голосе вырвалось у Жарковой.

— Дура ты, дура, Дуська! — неожиданно просто и тепло сказала Забалуева. — Я тебя, что ли, за Жаркова гнала? Пришла, на грудь кинулась, слезами мне пятен на кофточке понаставила: «Люблю! Помираю! Замуж хочу! Он такой-разэтакий, золотой, бриллиантовый!» Я ли тебе не говорила — человек не орех: сразу не раскусишь. Говорила, погляди, что за личность такая, присмотрись к нему! А ты: «Нет мне без него никакой жизни!» Вот тебе и жизнь, и любовь с первого взгляда…

— Ну, виновата. Сама виновата, ни у кого я не ищу сочувствия… — безнадежно произнесла Дуся.

— Погоди, Дуся, ты можешь со мной поговорить спокойно, по душам?

— Ну?

— Можешь, спрашиваю?

— Ну могу…

— Давай сядем рядком да поговорим ладком.

Они сели на диван, обитый синей с красными тюльпанами тканью. Таких диванов завод приобрел целую партию, штук сто, не меньше.

— Ты слушай меня культурно, по-пустому не кипятись, — начала Забалуева. — А что, Дуся, если во всей этой истории ты одна виновата?

— Это как то есть? — удивилась она.

— А так. Жарков москвич, ему тут скучно, не с кем слово сказать, житье свое столичное вспомнить. Видит он, из Москвы девушка приехала, он с ней, ничего такого не думая, поговорил, а ты из себя Отелло показала и…

— Я все своими глазами видела.

— Чего ты видела?

— Он ей кулек принес, на колено встал: «Лучшие розы с садов Андалузии», — говорит. Она кулек разворачивает, а в нем эскимо на палочке.

— Только и всего? — удивилась Забалуева.

— Так ведь он и со мной так же знакомился: «Лучшие розы садов Андалузии» и эскимо в кульке…

— Так ведь это, Дусенька, шутка…

— Шутка? Ну нет, тетя Поля, это не шутка! Если хотите знать, это разработанная технология! Я бы ему измену простила, а такое простить не могу. Он мне говорит: «Дусенька, я обещал часа на два подменить Лешу Исакова и скоро вернусь». Вечер у меня выдался свободный. Думаю: совсем я с семейной жизнью хоровой кружок забросила, пойду, пока Бориса нет, в клуб. Иду парком, вдруг вижу, от киоска бежит парень, на Бориса похожий. Я за кустом остановилась, смотрю, а сама думаю: если это Борис, то как же это он вместо завода в парке очутился? Подбегает, вижу, он — Борис. Только теперь я заметила девушку на скамейке, такая из модных. Расшаркивается он перед ней, встает на колено, протягивает ей кулек и сыплет эту свою разработанную технологию. Та бумагу разворачивает, мизинчик с маникюром оттопыривает, эскимо из кулька достает и говорит: «Ах, Боря, какой же вы шутник!» Вы как, тетя Поля, думаете, здесь ревность? Нет, здесь чувство обиды! Я подошла к нему и по-нашему, по-рабочему, карточку его бесстыжую припечатала! Пусть знает, что дуры нынче повывелись!

— Правильно! — сорвалось у Забалуевой.

— Что? — удивилась Дуся.

— Правильно я тебя предупреждала, — вывернулась Забалуева. — Приглядись к человеку. Теперь что же делать будем?

— Не буду с ним жить. Разведусь.

— Постой, Дуся, да ты с ним, с Жарковым-то, разговаривала?

— Нет. Я у подружки ночевала. Прошу вас, тетя Поля, походатайствуйте перед ЖКО, чтобы мне прежнее место в общежитии дали.

— Эх, милая, молода ты еще, не обломалась, — вздохнула Пелагея Дмитриевна. — Вот погоди, станешь бабой…

— Никогда я не стану бабой! — резко перебила ее Дуся. — Я вольный человек, мне дороги не