Шрамм и потянулась за рюмкой.

Полковник снова завладел вниманием Берты, поэтому Николай направился в кабинет. Там среди плотных облаков табачного дыма Ася Квак рассказывала какой-то скабрезный анекдот, Олег и Москетти дружно смеялись, а Илинич, стоя к ним спиной у открытого книжного шкафа, просматривал томик Гете, неизвестно как уцелевший в этой библиотеке.

— Вы мне составите компанию! — увидев Николая, сказал Загоруйченко, он был уже изрядно пьян.

Они подошли к столику, и Николай налил «Шерри-бренди».

— Не люблю сладкого, нет ли чего-нибудь...

— Анисовой?

— Вот! Давайте анисовой!

Они выпили.

— Ты инженер? — неожиданно Олег перешел на «ты».

— Да.

— Одессит?

— Коренной.

— Остался здесь, когда ушли Советы?

— Нет, я перешел линию фронта.

— Когда?

— В этом году.

— Я догадался это сделать раньше! В мае тридцать девятого!..

— Но в мае тридцать девятого не было войны и не было фронта!

— Фронт был всегда, тайный...

— Понимаю, ты связался с немецкой разведкой! — сообразил Гефт.

— История — скачки с препятствиями. Я знал, на какую лошадь ставить, и, как видишь, выиграл!

Илинич, от внимания которого не ускользнул этот диалог, повернулся к Гефту:

— Переведите вашему милому собеседнику две строки из «Фауста», — подчеркнув ногтем строчки, он передал Николаю томик Гете.

— «Тайна известная двум — уже не тайна». Я плохой переводчик...

— Отличный перевод! Но боюсь, что Гете не понят. Когда кулаки развиваются за счет черепной коробки, глубокая мысль...

— Глубокую мысль переходят вброд! — скаламбурил Загоруйченко.

— Михаил Александрович, почему вы всегда обижаете Олега? — вмешалась Ася Квак.

— Обидишь его, как же! — Илинич криво улыбнулся и вышел из кабинета.

— А ты, инженер, мне нравишься! — сказал Загоруйченко. — Забыл, как тебя зовут?

— Николай Гефт.

— Бокс любишь?

— Люблю.

— Приходи в клуб «Ринг», я тебе покажу такое... Знаешь где? Ланжероновская, 24. А десятого августа ты должен быть в цирке, я буду драться с Астремским! Ты знаешь, что говорил обо мне Марсель Тиль? Он приезжал из Парижа... Олег Загоруйченко, сказал Марсель, — боксер мирового класса!

— Пойдем, Олег, в «Гамбринус», здесь становится скучно... — предложила Ася Квак.

— Пойдем, Николай, в «Гамбринус», — сказал Олег, взяв его под руку.

— Мне неудобно перед Вагнером, я приду!

— Приходи обязательно! — уже в дверях крикнул Загоруйченко.

Троица Аси Квак через кухню и черный ход сбежала в «Гамбринус».

Николай опустился в кресло и закрыл глаза, хотелось собраться с мыслями.

«Стало быть, Олег Загоруйченко еще в мае тридцать девятого был завербован немецкой разведкой. С тридцать девятого ходил в волчьей стае и ждал своего времени! Илинич — волк матерый. Он вернулся в Одессу с четырьмя гитлеровскими орденами, заработал их не вдруг, был на службе у Канариса, не в пример Загоруйченко, раньше!..»

В кабинет вошли балерина Гривцова и профессор Хайлов, они искали уединения. Николай понял и вернулся в столовую. Здесь многих не было, и только полковник Вольф-Гросс, Вагнер и Берта все еще сидели за столом.

— Послушайте, молодой человек, — сказал полковник, увидев Николая. — Истинный немец не выносит французов, но с удовольствием пьет французские вина! Хотите «Бургонского»?

Боясь растерять добытые сведения, Николай раскланялся и вышел из столовой. В прихожей его нагнала Берта и, прощаясь, прижалась к нему:

— Мне кажется, что вы не такой, как все... Приходите, Николай!.. Хорошо? Я все время на людях, но устала от одиночества...

«Пренебрегать этим знакомством не следует, — думал он по дороге домой. — Эта женщина знает много и может быть полезна».

Старики уже спали. Пользуясь этим, Николай засел за отчет и подробно записал всю собранную в «зверинце Вагнера» информацию.

Оставив в ручке двери записку отцу с просьбой разбудить его ровно в шесть, Николай уснул.

Проснулся он от того, что солнечный лучик шарил по его лицу. Посмотрел на часы: было четверть седьмого. Отец еще спал. Хорошо, что перед сном он снял с окна светомаскировку. Николай наскоро оделся и выбежал на улицу. До Вокзальной площади было не очень далеко, но в его распоряжении оставалось только тридцать минут.

Еще издали он заметил в трамвайной очереди Юлю. Подошел, поздоровался. В очереди запротестовали, но показался трамвай, граждане бросились на штурм вагонов, а Юля и Николай остались на месте.

Было пять минут восьмого.

«Неужели Гнесианов струсил?!» — подумал Николай и в это время увидел Василия Васильевича со свертком из цветастого ситца, перевязанным пеньковым линем. На лице Гнесианова было написано: «Я совершаю что-то тайное, страшное!» Он воровато оглянулся по сторонам, очень заметно, но с его точки зрения никем не замеченный, положил у ног Юли сверток и, глядя в сторону, отошел и затерялся в толпе.

Они выждали. Собралась новая очередь. Подошел трамвай, и, когда граждане бросились в бой за места, Юля нагнулась, взяла сверток и пошла к Пушкинской. На некотором расстоянии от нее шел Николай. Так они добрались до Большой Арнаутской. Он подождал, пока Юля вошла в дом, открыла окно и махнула ему рукой. Только тогда Николай отправился на Дерибасовскую, чтобы позавтракать, а главное, доспать. Хотя бы час, хотя бы полчаса!..

День был воскресный, Николай поднялся позже обычного. Завтракали все вместе, но в томительном молчании. Артур Готлибович не разговаривал с сыном.

За кофе Вера Иосифовна сделала неловкую попытку примирить стороны.

— Слушай, отец, — сказала она, — ты уже совсем стал Артур-Бурч! Бурчишь и бурчишь себе под нос. С тех пор как сын работает, я не ломаю голову над тем, что положить в кастрюлю. В доме есть все: и настоящий кофе, и даже сливочное масло к завтраку...

Во время этого монолога Артур Готлибович придвинул к себе масло, чтобы сделать бутерброд, но, как только до него дошло сказанное женой, демонстративно отодвинул масленку и посыпал хлеб солью.

— Знаешь, Артур, — возмутилась Вера Иосифовна, — это у тебя от театра, где ты был директором! Играешь благородного героя, как на сцене!

— Я не мо-гу мириться с тем, что мой сын работает на оккупантов! У меня это масло встает поперек горла! Мы жили и проживем без гитлеровских подачек! — резко сказал старик, встал из-за стола и вышел из комнаты.