— Шеф спросил, где Иван Александрович, я сказала, что на территории с инженером Гефтом, а он сказал...

— Дальнейшее ясно. Жаль прерывать наш разговор, Иван Александрович, но мы еще к нему вернемся.

— Если хотите.

— К начальству придется пойти.

У Купфера его подстерегала неожиданность:

— Господин Гефт, — сказал Купфер. — По представлению майора Загнера оберштурмфюрер Гербих дал указание отделу снабжения выделить вам премиальный паек. Вы знаете, где помещается магазин «Фольксдейче миттельштелле»?

— Нет, шеф.

— Угол Новосельской и Петра Великого. До двенадцати можете воспользоваться моей машиной.

Николай поехал в магазин, получил объемистый пакет с продуктами, отвез его на Дерибасовскую и сказал матери:

— Тут, мама, на двоих. Подели, пожалуйста, все поровну.

Вера Иосифовна была не очень сильна в политике, к тому же продукты есть продукты, а аппетит двух взрослых мужчин надо чем-то удовлетворять.

— О! Настоящий кофе! Отец так любит кофе...

— Хорошо, — согласился Николай, — кофе оставь целиком.

Захватив пакет, уже вдвое меньший по объему, он дал шоферу адрес: «Коблевская!» В самом начале улицы отпустил машину, пошел пешком. Квартиру семь нашел сразу, на первом этаже, с пристроенным тамбуром, сквозь открытые окна которого пробивалась буйная зелень домашних растений.

На стук вышла еще молодая полная женщина в откровенном капотике, с бумажными папильотками в бесцветных волосах.

Разговаривая с Николаем, она доедала, зажав в кулаке, куриную ножку, кокетливо отставив мизинец с длинным и грязным ногтем.

— Мужчина, молодой и красивый, в нашем гареме?! — воскликнула она.

— Мне нужно видеть Глашу Вагину...

— Быть может, Брунгильду? Так это я!

— Увы, я не король бургундов! — улыбнулся Гефт. — Мне нужна только Глаша Вагина.

— Какая жалость. А я через окно увидела вас! — вздохнула Брунгильда. Швырнув обглоданную кость в горшок с фикусом, она обтерла ладони о капот и протянула руку:

— Будем знакомы! В случае чего — поимейте в виду! Заходите, я провожу вас.

С яркого света он попал в темную кухню, затем в коридор, заставленный сундуками, в самом конце его они остановились перед дверью, из-за которой слышался стрекот швейной машины.

— Глашенька, миленькая, к тебе прекрасный рыцарь! — сказала толстуха, распахнув дверь.

Швейная машина умолкла.

Николай вошел в комнату, пахнущую машинным маслом и дешевым одеколоном. Над кроватью с горкой взбитых подушек — коврик «Лисица и виноград», в бутылке, висящей горизонтально на ленте, — макет парусной шхуны, стол, на нем — гора разноцветных лоскутов, швейная машина — и бедность, нужда из каждой щели.

Глаша, в нижней рубашке и юбке, набросив на голые плечи такой же коврик, что висел на стене, смущенно ему улыбнулась.

Николай кивнул головой Брунгильде и перед ее носом захлопнул дверь.

— Ой, зачем вы так! — всплеснула руками Глаша и, понизив голос, сказала: — Немка она. Бруна ее звать. Ей про моего Якова все известно. Я знаете как ее боюсь! К ней «фазаны» ходят...

— Кто, кто?

— «Фазаны», ну румынские офицеры.

— Я, Глаша, привез вам от Якова Вагина посылку, возьмите.

— Ой, что вы!..

— А на словах Яков просил передать, что лучше вас, красивее вас нет на целом свете... Он любит вас, свою Глашеньку, и вернется к вам!.. Обязательно вернется, только ждите его, ждите!..

— Никогда он не звал меня раньше Глашенькой... — Губы ее дрожали, на глаза навернулись слезы. — Господи, за что же это мне!..

— За любовь, за верность... — сказал Николай, но мыслями сейчас был далеко, в аульской саманной хате...

Глаша преобразилась. Куда девалась ее придавленность, болезненная жалкая улыбка. Она вся как-то поднялась, расцвела на глазах и действительно стала красивой.

— А Бруну эту самую не бойтесь, Глаша. Вы ей скажите, что я немец и... Ну, ухаживаю за вами, что ли...

— Как можно! Она знаете какая вредная! Вернется мой Яков, Бруна ему насплетничает, что вот, мол, к ней ходил немец, ухаживал...

— Вы, Глаша, не бойтесь. К тому времени, когда вернется Яков Вагин, не будет этой женщины, я вам обещаю.

— А можно мне вас спросить?

— Да.

— Как ваше имя или хотя бы фамилия?

— Не надо, Глаша. Когда вернется Яков, я зайду к вам, мы выпьем по стопке вина и вспомним это страшное время, которое вас не согнуло, не надломило вашей души...

— Вы уходите? Прошу вас, возьмите коврик на память. Я их шью на базар, а Бруна продает... Кое-как пробиваюсь...

Николай свернул коврик и взволнованный, сам не зная почему, вышел из комнаты.

В оранжерейном саду тамбура его поджидала Брунгильда. Она была в голубом платье, туго стянута корсажем, отчего в глубокий разрез выдавались упругие полушария грудей. Не было на ее голове и папильоток. Завитая, напудренная, с накрашенными губами, она была среди тропической растительности тамбура экзотическим, ярким цветком...

Николай, потрепав ее по щеке, сказал:

— До скорой встречи! — и вырвался на улицу, подумав: «Нашла фазана!»

С Коблевской Николай поспешил на Большую Арнаутскую, но Юли дома не застал. Подумал и решил посмотреть магазин Артура Берндта — его соседство с тюрьмой сулило большие возможности.

Николай сел в вагон люстдорфской линии. Трамвай с грохотом и скрежетом едва тащился, его швыряло, словно шаланду в штормовую погоду. Пульмановские вагоны — гордость Одессы — были вывезены в первые же месяцы оккупации.

В этот полуденный, знойный час пассажиров немного.

Жены чиновников румынской администрации, живущие на дачах Большого Фонтана, они нагло, как хозяева, входят с передней площадки и бесцеремонно требуют места. Хлыщеватые офицеры. На задней площадке жмутся солдаты, вчерашние крестьяне, в пропотевшей, грязной и оборванной форме, забитые муштрой и палочной дисциплиной, небритые и утомленные. Женщины с узелками, едущие в тюрьму с передачами. Благообразные горожане с цветами — эти направляются на кладбище навестить могилы своих близких.

Паренек со смышленым лицом читает плакат патронажного комитета, призывающий жертвовать в пользу бедных.

— Сперва сделали людей нищими, потом бросают нищим подачки! — говорит он и презрительно сплевывает в окно.

Николай выходит из трамвая возле тюрьмы, здесь же, на остановке, магазин. Маленькое, одноэтажное здание, узкое, словно коридор, с подсобкой в конце. В магазине значительный выбор колбас, бакалеи, вин и наливок. За стойкой женщина, Николай узнал ее сразу: Лена, жена Артура Берндта. Высокая, стройная, типичная южанка, с большими карими глазами, крупными чертами лица. Возле нее какой-то чин тюремной администрации, он перегнулся через стойку и, плотоядно заглядывая за корсаж женщины, что-то говорит