Несмотря на то, что Соединёнными Штатами втайне сформирована, как говорят, специальная группа войск для защиты свободы и демократии от Божьего гнева в день Страшного Суда, успех этой затеи кажется крайне сомнительным. Чему быть, того не миновать.
Точную дату конца света вычислить никому не дано, однако мнится, что, скорее всего, он выпадет на выходные. И когда прольются на землю гибельные чаши, и случится битва при Армагеддоне, и будут зачищены те, что со знаком Зверя, – тогда с водохранилищ и затонов начнут помаленьку возвращаться любители подлёдного лова, так и не узнавшие, о чём говорили семь громов.
Заметив на обугленной почве обломки снятых печатей, оттиски копыт панцирной саранчи и нисходящий с небес лучезарный четвероугольный Иерусалим, новички, понятное дело, оцепенеют. Ветераны поведут себя спокойнее. Народ тёртый, многое повидавший. Сколько раз уже уходили они на рыбалку при тоталитарном режиме, а возвращались при демократическом! А сколько раз наоборот!
Новичок Корней Челобийцын был из возрастных да поздних. Ему бы по дому что смастерить, пивка попить, с женой у телевизора посидеть. На лёд его сманил сосед Викентий по кличке Дискобол: толстый, шумный, неопрятный, вдобавок неутомимый враль, за что и был столь унизительно прозван. Водкой не пои – дай подбить кого?нибудь из знакомых на совместную авантюру. Одному?то, чай, скучно! И хотя любой знал заранее, что связываться с Дискоболом – себе дороже, тем не менее попадался вновь и вновь. Цыганский гипноз, не иначе.
Пробный выход по перволёдью обернулся для Корнея отмороженной скулой и лёгким вывихом ступни. До конца ему озлобиться помешали новизна впечатлений и приятное открытие, что сам?то Викентий, оказывается, лишь хвастать горазд, а на деле рыбак… Как это говорится? Непоимистый? Неуловистый? Хреновенький, короче.
«Съезжу ещё раз – и обловлю», – решил Корней.
Этого требовали скула, ступня и жажда справедливости.
***
Добраться до Слиянки можно было одним способом: пролегала туда ржавая железнодорожная ветка, по которой временами ковыляла грузовая самодвижущаяся платформа, принадлежащая Андрону Дьяковатому. Зимой она обрастала дощатыми стенками и потолком, и всё же окочуриться в ней было проще простого. Поэтому, выбравшись из навылет просвистанной заиндевевшей хибары на колёсах, рыбаки сразу устремлялись в «грелку» – ветхое строение посреди степи, бывшее когда?то кассой и залом ожидания, а ныне приватизированное тем же Андроном.
В круглой железной печке давно бурлил огонь, стены отдавали влагу, за наполовину стеклянным, наполовину фанерным окошком снежно мутнел четвёртый час утра, а под пухлым простёганным дранкой потолком тлела на кривом шнуре желтоватая лампочка, хотя, откуда Андрон брал электрический ток, уму непостижимо. Провода со столбов по всей округе были срезаны и пропиты в незапамятные времена.
Пристроившийся неподалёку от источника тепла Челобийцын огляделся. Отогревшиеся рыболовы священнодействовали – производили таинственные операции с мотылём и вели глубокие беседы, перекладывая слова степенным неторопливым матом. Не желая чувствовать себя ущербным, Корней тоже достал раскладную шкатулку с мормышками и, прикидывая, что бы с ними ещё такого сделать, вопросительно покосился на густо изрисованную печку, где тут же наткнулся на короткий бросающий в дрожь стишок, которого раньше не замечал:
Морозцем тронутый прудок
Блестел, как новенький пятак.
Ещё похрустывал ледок.
Ещё побулькивал рыбак.
Видя, что друга хватил столбняк, Викентий по прозвищу Дискобол озабоченно засопел, придвинулся поближе – и чуть не спихнул с лавки. Покачнулась в литровой банке вода, насыщенная нервным серебром мальков.
– Видал? (Видал?) – торопливо спросил ненавистный сосед?искуситель. У Викентия вообще была странная манера речи. Он не просто удваивал слова – он как бы пояснял их в скобках, должно быть, для вящей доходчивости. – Был (был!) у нас тут (у нас тут!) такой Софрон (Софрон!), так вот он (он!) как раз и сочинил (сочинил!). И… (слышь?слышь?слышь!) тут же в полынью (в полынью!) – и с концами… Тпсшь? – Так в произношении Викентия звучало звукосочетание «ты представляешь?»
– Могли и сами утопить, – сердито заметил Корней. – За такое стоило…
Но стремительный Дискобол уже напрочь забыл о трагической судьбе охальника, чей стишок, пощажённый, видать, из суеверия, до сих пор красовался на печке. Теперь внимание Викентия привлекла раскрытая шкатулка на коленях соседа и друга.
– А мормышки (мормышки!), – возбуждённо заговорил он. – Мормышки шлифовать надо…
Издав мысленный стон, Корней попробовал прикинуться, что дремлет, однако Дискобол его растолкал.
– Ты слушай (слушай!). Мормышки (мормышки!)…
Но тут, к счастью, всё вокруг, как по команде, зашевелилось, загомонило и дружно подалось на выход. Наверное, клёв объявили.
***
Пейзаж… Ну, какой пейзаж может быть ночью в пойме? Так, чернота. Единственно: бледнел вдалеке пласт тумана, то ли подсвеченный невидимой луной, то ли прильнувший к озарённому фонарями шоссе. А ещё, если не обманывало зрение, мерцало впереди среди мглы кромешной нечто крохотное, золотисто?паутинчатое, еле уловимое, возможно, потустороннее. И чем пристальнее всматривался Корней, тем отчётливее оно становилось, нисколько не делаясь от этого понятнее. За свои пять выходов на лёд ничего подобного Челобийцыну видеть ещё не доводилось. На фонарик рыболова – не похоже. Да уж не бродит ли там, чего доброго, призрак беспутного Софрона, начертавшего кощунственный стишок на печке и угодившего за то в полынью?
Нет, не бродит. Мерцающее пятнышко пребывало в полной неподвижности.
Значит, просто стоит. Поджидает.
Корней хотел подумать об этом весело, но весело не вышло. Вышло жутковато. Украдкой бросил взгляд на Викентия – и тут же проклял себя за проявленную слабость. Бывалый Дискобол – тёмная округлая масса на смутном сером фоне – с хрустом, ничего не страшась, пёр вперевалку по насту – и говорил (говорил!). Что?то, видать, плёл о своих рыбацких подвигах.
Может, просто не замечает?
Корнея Челобийцына вновь обуяла лёгкая паника: призрачное золотистое мерцание заметно приблизилось, но так и не пожелало отлиться во что?нибудь привычное, земное.
До разгадки оставалось примерно сорок шагов… тридцать… двадцать… десять…
Ну слава тебе, Господи! Неведомый призрак обернулся всего?навсего полиэтиленовым шалашиком с горящей свечой внутри. Оказывается, они давно уже шли по заснеженному льду, а не по земле. Из полупрозрачного укрытия недвижно торчали наружу два огромных и, кажется, опушённых инеем ботинка. Словно бы владелец их был заживо вморожен в морщинистый подсвеченный с изнанки торос.
Последовала уважительная минута молчания. Затем Викентий, утративший, как злорадно отметил про себя Корней, свою обычную говорливость, огласил предутреннюю мглу угрюмым вопросом:
– Клюет?
Ответили не сразу. Корней уже начал беспокоиться, когда ботинки чуть шевельнулись, и в шалашике глуховато прозвучало:
– Есть немного…
