Старый колдун Ефрем Нехорошев насупился, глубокомысленно выпятил губы.
– Ладно, – обнадёжил он. – Попробуем.
***
Осень вступала в свои права. Глеб стоял у тусклого окна и с помощью духовного зрения наблюдал, как на крыше дома напротив сбиваются в небольшую стаю мелкие перелётные барабашки…
– Ефрем, – позвал он, обернувшись. – Ты в самом деле решил Никандрыча обратно к жене приворожить?
– Слышь, – лениво отозвался учитель. – Запомни: если мужик на чём свихнулся, его уже ни отворожить, ни приворожить. Отвлечь – ещё куда ни шло…
– И как же ты его хочешь отвлечь?
– Уже, считай, отвлёк. Я на него пятнашку напустил.
– Что?что напустил?
– А это, Глебушка, такая энергетическая сущность, маленькая, губастенькая… Я в неё тюбик помады зарядил. Так что придёт наш Никандрыч домой весь в поцелуях. Недели полторы ему точно не до апорий будет… – Старый колдун Ефрем Нехорошев покосился на Глеба и лукаво ему подмигнул. – А там ещё что?нибудь придумаем…
ТОЧКА СБОРКИ
Дверь подъезда очевидно была ровесницей блочной пятиэтажки и добрых чувств не вызывала. Разве что какой?нибудь реставратор старинных икон, давно помешавшийся от постоянного общения с прекрасным, пожалуй, остолбенел бы в благоговении, представив, сколько слоёв краски можно со сладострастной последовательностью снять с этой двери, погружаясь всё глубже и глубже в прошлое, пока наконец не доберёшься до сероватого левкаса хрущёвских времён.
Однако в данный момент Лариса Кирилловна не имела ни малейшего желания оценивать увиденное с исторической или хотя бы с эстетической точки зрения. «Не тот адрес дали…» – удручённо подумала она при одном лишь взгляде на парадное.
Кто может жить в таком подъезде? Мигранты?нелегалы. Но уж никак не личность, известная всему Баклужино – от Божемойки до Тихих Омутов!
Потянув сыгравшую на двух шурупах дверную ручку, Лариса Кирилловна всё же рискнула войти. Стены и отчасти потолок неблагоуханного помещения были густо заплетены рисунками и надписями антиобщественного содержания. Если верить номерам на увечных почтовых ящиках, нужная ей квартира находилась на пятом этаже. Лифта хрущёвке, естественно, не полагалось.
Убедившись окончательно в своей ошибке, Лариса Кирилловна ощутила сильнейшую досаду и, вздохнув, двинулась тем не менее по лестнице (со второго пролёта – брезгливо опираясь на перекрученное железо перил). Во время передышки на каком?то из этажей она обратила внимание, что воздух стал чуть свежее, панели почти очистились от рисунков, да и света прибавилось. Это показалось ей добрым предзнаменованием.
Наверху без щелчка открылась и закрылась певучая дверь, посыпались быстрые шаги. Лариса Кирилловна отступила к стене. Вскоре мимо неё сбежал по ступенькам скромно одетый мужчина средних лет. Судя по состоянию плаща, брюк, обуви, причёски – женат, но не первый год. Весь в мыслях, он даже не заметил, что кто?то даёт ему дорогу. Внезапно Лариса Кирилловна обомлела: на левой щеке незнакомца пылал свежий оттиск поцелуя, исполненный вульгарно?алой помадой чумахлинского производства.
«Вот стерва…» – чуть было не позавидовала она, как вдруг поняла, почему обомлела. Мужчина только что был окинут взглядом с головы до ног и обратно. Как же ей сразу не бросилась в глаза такая яркая скандальная подробность? Впору предположить, что след поцелуя возник в ту долю мгновения, когда Лариса Кирилловна бегло оценивала степень ухоженности туфель незнакомца.
Несколько сбитая с толку, она достигла пятого этажа и остановилась перед странной дверью, где взамен замочной скважины красовался приколоченный обойными гвоздями фанерный ромбик, а у порога лежал опрятный и словно бы отутюженный квадрат мешковины. Оглянувшись, Лариса Кирилловна удостоверилась, что коврики, брошенные перед тремя прочими дверьми, носят отчётливые следы вытирания ног. А на эту тряпку будто и наступить боялись.
– Ну и долго она там вошкаться будет? – раздражённо продребезжал старческий тенорок. – Открой ей, Глеб…
С тем же напевным скрипом, что звучал минуту назад, дверь отворилась. Лариса Кирилловна вскинула глаза – и беззвучно застонала при мысли о невозможности помолодеть лет на пятнадцать (если совсем откровенно, то на двадцать пять). На пороге стоял рослый юноша с отрешённым строгим лицом, показавшимся от неожиданности поразительно красивым.
Всё?таки ошиблась. В парикмахерской, давая адрес, говорили, что колдун далеко не молод. Скорее, дряхл.
– Простите… – пробормотала Лариса Кирилловна. – Я, кажется, не туда…
Юноша смотрел на неё как бы издалека.
– Туда, – негромко заверил он. – Проходите…
Повернулся и ушёл в глубь квартиры, видимо, не сомневаясь, что гостья последует за ним. Решившись, она переступила девственно чистую мешковину и, пройдя ободранным коридорчиком с деревянной лавкой вдоль стены, растерянно приостановилась. В смысле опрятности комнатёнка была под стать прихожей. Глаза разбежались от невероятного количества вещей, подлежащих немедленной отправке либо в музей, либо в мусорный бак.
Сидящий у требующего скатерти стола сухощавый старичок в потёртом лоснящемся халате и таких же шлёпанцах одарил вошедшую пронзительным взглядом из?под косматой брови, потом однако смягчился, кивнул. Должно быть, сам колдун. Редкая бородёнка, нечёсанные патлы… А молодой, надо полагать, помощник. Подколдовок.
– Располагайтесь, – сказал молодой и, выждав, пока посетительница преодолеет неприязнь к предложенному ей облезлому засаленному креслу, продолжил: – Слушаю вас…
– Помогите мне вспомнить! – вырвалось у неё.
Колдуны переглянулись.
– О чём? – спросил молодой.
– Зачем? – спросил старый.
***
Такое впечатление, что простенькой своей просьбой Лариса Кирилловна всерьёз озадачила обоих. Поначалу суровый Ефрем Поликарпович (так звали колдуна) вроде бы вознамерился препоручить гостью рослому красавцу Глебу, но уже после первых минут беседы нахмурился, пододвинул табурет поближе – и стал внимательно слушать.
– Нечего вспомнить? – недоверчиво переспрашивал Глеб. – Как это нечего?
– Так, – безвольно распустив рот, отвечала она. – То ли жила, то ли нет…
– А мужа с сыном?
Пойманная врасплох Лариса Кирилловна нервно рассмеялась.
– О них забудешь! – сгоряча подхватила она. – Домой приду – сидят, как две болячки. Один ноет, другой права качает… – И осеклась, сообразив, что о семейном положении ею не было сказано ещё ни слова. Он