– Вообразите, – продолжил Бентинк, – граф де Сен-Жермен, чрезвычайный посланец короля Франции, которому поручено начать переговоры о мире с Англией, участвует в конференции наравне с послами России, Саксонии и Дании! И в присутствии посла Франции, что уже само по себе могло бы придать веса вашей миссии. Да с Фридрихом Вторым Прусским от этого припадок бы случился! Нет, поверьте мне, если вы хотите трудиться на благо мира, вам будет благоразумнее покинуть страну.
– Куда же мне ехать?
– В Англию, например.
Снова увидеться с Александром. Единственная искорка, согревшая сердце Себастьяна.
– А моя честь?
– Ей больше пойдет на пользу ваше исчезновение, нежели присутствие. Д'Афри твердо решил растоптать вас.
Тут в гостиную вошел Джулио.
– Доставили посылку для господина графа. От посла Франции.
– Посылку?
В ней оказалось шесть бутылок вина. С запиской от д'Афри: «Счастливого пути».
Бентинк и Себастьян обменялись многозначительным взглядом, заинтриговав присутствующего Барбере.
– Завтра утром я отправлю к вам слугу с каретой, запряженной четверкой лошадей, – заявил советник. – Сядете на судно в Хеллеветслуисе. Не забудьте паспорт, иначе не сможете попасть в Англию.[78]
Потом пожелал счастливого пути. Укладывая вещи, Себастьян не смог отогнать от себя мысль, что Бентинк тоже испытывает облегчение, видя, что он уезжает, поскольку это дело явно повредило его репутации. Очевидно, советник знал, что не сможет долго оказывать ему свое покровительство.
Короче, вся Гаага кричала Сен-Жермену вдогонку: «Скатертью дорога!»
53. НЕСКОЛЬКО КРУПИНОК ЗОЛОТА
Северные ветры развеяли первый летний зной. Может, причина всегда кроется на севере?
Недолговечные краски весны – яблоневый цвет, гиацинты и лютики – давно исчезли из лесов и лугов в окрестностях Хёхста. Нежные пастели не продержались и месяца. Отныне пейзажем завладел багрянец маков и пьянящий аромат лилий.
Вдруг Себастьяну вспомнилась их лондонская встреча с Александром. Молодой человек еще был взволнован недавним посещением матери. Даная приезжала к нему всего две недели назад.
Неспешно бродя по лугам вокруг своего дома, Себастьян старался вспомнить черты юной гречанки и бурю, некогда пробужденную в двух телах на берегу Черного моря. Он подумал: сколько же людей прошло перед ним после Мехико? Сотни лиц, и каждое оставило свой хрупкий отпечаток в его памяти, словно бабочка чешуйку своих крыльев на стене.
Взгляд Александра в тот раз был иным. Больше блеска в глазах, больше восхищения. Отец и сын сидели за ужином в доме, унаследованном от Соломона Бриджмена. Лицом друг к другу.
– Мать сказала, что вы трудитесь ради освобождения Греции. Я горжусь этим.
Себастьян онемел. Потом сумел выговорить:
– Не угодно ли объясниться?..
– Не притворяйтесь, отец, – сказал молодой человек со смехом. – Вы служите России еще со времен Констанцы, потому что ваша единственная надежда – избавить нас от турецкого ига. Вот она, ваша тайна, по крайней мере ее часть.
Себастьян испытал что-то вроде головокружения: а ведь правда. Он поступил на службу к графу Банати ради освобождения Греции. Он и забыл об этом.
Но русские больше не подавали признаков жизни. Граф Банати растворился во времени. После поездки Себастьяна в Гаагу испарилась и баронесса Вестерхоф. О Засыпкине в газетах вообще не упоминалось. Но этот-то вполне должен был понять из сообщений послов, что миссия графа де Сен-Жермена провалилась.
Себастьян оставил сыну его иллюзию: то, о чем говорил Александр, все-таки не было неправдой. Но достаточное для полицейского донесения, оно было так же далеко от истины, как утверждение, что Луна сделана из белого сыра.
Перед посадкой на корабль в Хеллеветслуисе Себастьян распрощался с шевалье де Барбере, оставив ему щедро набитый кошелек и записку.
– Соблаговолите лично доставить это письмо получателю и спрячьте, пересекая границу, чтобы его не перехватила полиция Шуазеля.
Записка была сложена таким образом, чтобы ее можно было засунуть в сапог.
– Сударь, – ответил молодой человек, – мы здесь расстанемся, но я с вами не прощаюсь. Дайте мне адрес, куда вам писать. А вот по этому можете писать мне. Я ведь вам понадоблюсь рано или поздно.
Себастьян улыбнулся, тронутый этой упрямой собачьей верностью, и расцеловал его.
– Пишите князю Александру Полиболосу в Лондон, Блю-Хедж-Холл на Темзе. Запомните.
Барбере бросил на него долгий взгляд. Себастьян ощутил разницу в их возрасте: он уже не умел бросать такие. После ухода Бентинка он не сомкнул глаз и чувствовал себя совершенно разбитым.
Письмо было написано в полночь – этой убившей своего мужа баронессе, чьего имени он даже не знал, но образ которой витал в его памяти, словно призрак.
«Сударыня!
Все потеряно, и на сей раз даже вместе с ошметками моей чести. Еду в Лондон, но через несколько недель буду в своем имении в Хёхсте, близ Франкфурта-на-Майне, в герцогстве Гессен-Кассель. Если захотите прокатиться, попросите от моего имени паспорт у маршала де Бель-Иля.
Граф де Сен-Жермен».
Это было больше трех недель назад. Никаких известий из Парижа и Версаля так и не поступило.
Солнце превратило поверхность Майна в серебро. Себастьян перевел взгляд на свой замок: над двумя трубами поднимались струйки дыма. Герберт, слуга-фриз, которого он нанял по возвращении на континент, вышел из дома с топором в руке – колоть дрова.
Пребывание Себастьяна в Лондоне было внезапно сокращено. Через шесть дней после прибытия в Блю-Хедж-Холл к нему явился некий молодой и вежливый человек, объявив:
– Сударь, похоже, газеты осведомлены о вашем приезде. Мой начальник, лорд Холдернесс, обеспокоен этим. Он говорит – передаю вам его слова, – что это умножит отголоски интриги, начавшейся в Соединенных провинциях и взбудоражившей не только эту страну, но также Австрию, Францию и Россию. Прошу вас именем его величества короля проявить любезность и покинуть Англию, пока это дело не будет забыто.
Себастьян некоторое время молчал. Его изгоняли отовсюду.
– Хорошо. Передайте лорду Холдернессу, что я уеду завтра же.
Посланец покачал головой, усмехнувшись.
– Скорее послезавтра. Завтрашнее судно направляется в Соединенные провинции, а я не думаю, что вы захотите туда возвращаться.
Они предусмотрели все.
Александр присутствовал при сцене – сперва опешивший, потом удрученный. Себастьяну пришлось вкратце объяснить ему суть дела.
Объезжая окрестности, лесничий герцога Вильгельма Гессен-Кассельского тоже увидел дым из труб бывшего замка своего господина, о чем и сообщил ему. Себастьян как раз вспоминал о великолепных скакунах, купленных некогда в Пушапуре и оставленных в Индии, и подумывал, не стоит ли ему снова обзавестись лошадью, когда пришла записка от герцога: «Sehr lieber Graf…».[79] Графа де Сен-Жермена приглашали на воскресный ужин, через три дня.
Настала пора возобновить связи с родом человеческим.
Только воспоминание об индейцах, вынесенное из Америки, помешало ему скатиться к мизантропии. И еще последний взгляд Барбере на причале. В той свинцовой массе, какую представляют собой люди, всегда – ну, почти всегда – находилось несколько крупинок золота. Что же касается трансмутации остального…
