— Мне она больше не нужна, — сказал тот. — Дайте лучше попить. У меня в горле пересохло.

Женщина бросилась к изножию кровати, вся в слезах. Эманалла поднял ее.

— Не плачь, — сказал ей супруг. — Я снова жив, сама видишь. Этот человек пришел. Он посланец Божий.

Он повернул голову к своему спасителю, глубоко вздохнул и улыбнулся:

— Так ты врачуешь не только душу…

Хирург, второй врач и прочий персонал стояли словно громом пораженные.

— Не понимаю… — бормотал хирург. — Он же был при смерти… Одно только небо…

— Верно, — сказал Эманалла. — Одно только небо.

Он сидел на берегу реки Лиари. Один. Смотрел на лодки, плывшие вниз по течению, к морю. Большинство разноцветных суденышек шло под парусами, другие, помельче, двигались силой своих шумных моторов, но все они в конце концов достигнут моря. На противоположном берегу, вдоль которого тянулась Мирза-Алам-Хан-роуд, живописные, битком набитые автобусы плевались выхлопными газами. Время от времени проезжали моторикши, собранные из мопедов.

Двое детей, мальчик и девочка, спустившись к самой кромке воды, запускали пестрый воздушный змей. За ними шла женщина.

Его сейчас знала вся страна, но для него это не имело значения. Это было даже некстати. Почитатели посылали ему в мечеть расшитые шальвары, благовония, сандалии. Девушки предлагали ему себя, а старики валялись в ногах.

Однако он не нуждался ни в чем и не мог ничего им предложить, кроме божественного света.

Человеческое существо, глядя на мир, становится пустым и ничтожным, потому что видит только зыбкий мираж. Временами ему там видятся змеи и розы, переливчатые рассветы и трупы. Беспрестанно изменяясь, этот мираж и зрителя принуждает меняться. Человек на заре уже не тот, что на закате, а в полдень не тот, что в полночь. Человек зимой не тот, что весной. Подросток не то же самое, что старик. Если же человек принимается смотреть на мир, то превращается в клубящийся туман, не имеющий твердой основы, носимый по воле ветра.

В непроницаемый туман, куда божественный свет и впрямь не может проникнуть.

Представители духовенства такие же. Читают свои книги, а думают лишь о самих себе. О своей собственной экзальтации.

Он покачал головой. Накануне он воспользовался темнотой, чтобы сходить в один из кинотеатров Карачи на показ какого-то индийского фильма, болливудской поделки.

И смеялся над лицемерными предлогами, выдуманными сценаристом, чтобы показать прелести героини, чтобы пощекотать похотливость самцов и возбудить у самок желание отождествить себя с этой пухлой красотой. Сама же история была просто нелепа: речь шла о юной девушке, которую из-за незаконной беременности преследовала собственная семья, и та, чтобы заработать на жизнь и воспитать дочку, стала танцовщицей в сомнительном заведении. Пока один мужчина не увлекся ею — до потери рассудка, разумеется. И хотя мужчина был не в ладах с законом, она спасла его из когтей врагов и исправила своей пылкой любовью.

При одном воспоминании об этой истории, назидательной и жалкой одновременно, он прыснул со смеху.

Не столько даже убожество людей удручало его, сколько их неисправимый инфантилизм. Их агрессивность была агрессивностью бабуинов. Страсть — волнением лисы в пору течки. А стремления не выше, чем у ужа, который ищет сухой камень на солнышке.

Женщина окликнула детей, слишком близко подошедших к реке. Воздушный змей упал в воду, и они хныкали. Она взяла из рук мальчика палочку, на которую накручивалась нитка, и стала осторожно подтягивать потерпевший крушение воздушный корабль к себе, стараясь не сломать. Ребенок спросил, полетит ли он снова.

— Когда высохнет, — ответила она.

Женщина поднялась на берег, держа промокшую игрушку обеими руками. На какой-то миг ветерок прижал ее темное сари к совсем еще юным формам. Она заметила Эманаллу и застыла, удивленно воззрившись на незнакомца. Дети обогнали ее, продолжая идти вверх по дороге. Он выдержал взгляд, и, хотя внешне остался безучастным, его это слегка позабавило.

В конце концов она сделала к нему несколько шагов и вытянула шею.

— Это точно ты, — сказала она вдруг хрипло, прерывающимся голосом.

Какое-то время они молчали, глядя друг на друга.

— Я все думала… — сказала она, сглотнув слюну. — Все думала, как такой человек, как ты, наби, может выносить жизнь.

Он звонко рассмеялся, и в теплоте этого смеха чувствовалась какая-то глубинная юность. Она тоже невольно засмеялась, заразившись быть может.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Разве ты не посланец Господа? Ты же видишь ангелов и исцеляешь больных и раненых. А тебя окружают эти прямоходящие четвероногие!

— Сколько горечи!

Была ли она сама ранена? Наверняка, раз называла себе подобных четвероногими.

Дети окликнули ее, спрашивая, высох ли воздушный змей, и она ответила, что скоро высохнет.

— Это твои?

— Нет, наби, это дети моего брата, он вдов и немощен. У меня самой нет детей.

Неужели бесплодна? Ведь красива и по возрасту должна быть замужем.

— Так ты жалуешься на своего мужа?

— У меня его нет, наби.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Тебе не понять… — пробормотала она. — Ты живешь в другом мире, в мире веры.

Он подавил улыбку.

— Может, поэтому я и смотрю на мир более спокойным взглядом. Почему ты называешь людей четвероногими?

— А разве ты сам не видишь? Нажива и разврат — вот их единственные цели в жизни. Как я могу связать свою жизнь с диким зверем?

Горячность ее тона выдавала возмущение.

— Даже диких зверей можно укротить, — ответил он, удивившись. — Но, честно говоря, они не дикие звери. Разве ты не видела, как они откликнулись на слово Божье?

— Но кто же им снова его напомнит?

— Ты.

— Я? — воскликнула она удивленно. — Но я всего лишь женщина, И даже не совершила паломничества…

— Не все верующие совершили паломничество. Разве ты не Божье создание?

— Но они отворачиваются от меня, потому что я женщина и не ношу покрывала.

Эманалла кивнул.

— Эти люди не знают Книги. Пророк нигде не говорит, что женщина ниже мужчины. Что же касается покрывала, то он советовал закрывать женам лица, дабы избежать нескромных речей, но не говорил: «прикажи». Покрывало носят из скромности, однако это не принуждение.

Она удивленно покачала головой.

— И все же… Ты мужчина, да еще, кроме того, святой. Разве женщина посмеет сказать им, что они заблуждаются, и напомнить им Книгу? Прости, я отвлекла тебя от твоих размышлений. Но я была взволнована и удивлена… Такой просветленный человек, как ты… Не сердись на меня за дерзость.