разбойник. Справимся с ним, не бойсь! Нате!.. Чтобы я ему свово благодетеля головой выдал? Ах он, рачий сын! Ха, ха, ха! А уж усладил ты меня ноне, Иван Федорович. Что за мед! Господи Боже мой! Дух с его, дух!.. Прошлого года?.. Да! — перевел он дыханье. — Беды теперь, беды!.. Знаменья в небе всякие: сходятся, слышь, столпы огненные, ровно два полчища, и бьются в небесах. Комета с хвостом, трус по земле. Царь пишет, держи себя с бережением. И на все один!..

Долго еще, как два близких друга, беседовали воевода с Лукоперовым, а наутро позвали на суд Василия Чуксанова.

Известно, что это был за суд и чем он кончился.

После него пошли они обедать и весело смеялись, как они проучили ябедника.

— Хи-хи-хи! — заливался воевода. — Попомнит он кузькину мать. Я его еще закажу в строгостях держать. Ништо, что дворянский сын. Ишь, я, говорит, до царя!

— Хе-хе-хе, — подхватывал его смех Лукоперов, — со мною тягаться задумал; Щенок! Рыло посконное!

— Мало ты засыпал ему!

— А ты через недельку ему еще! Я тебе, Кузьма Степанович, добра не пожалею.

— Да знаю, знаю, милостивец!

Три дня не отпускал от себя воевода тороватого на подарки гостя, и что ни день пили они с ним и за обедом, и в повечер, и в ужин, и только на четвертый собрался Лукоперов домой.

— Господь с тобой, друже! Что же! Держать не буду боле, только ты ввечеру. По прохладе. А пока выпьем на дороженьку, чтобы кони не захромали.

Воевода с Лукоперовым чокнулись и уже поднесли чары к устам, когда Осип вошел в горницу и сказал:

— Стрелец Антошка до тебя просится. Говорит, дело.

— Дело! — недовольно передразнил воевода. — На то у меня приказ есть, пусть бы туда и шел. Ну, да зови его! — и пока Осип ходил за стрельцом, он не преминул попечаловаться: — Так-то, Иван Федорович! Видишь сам, чарки испить не дадут. Все ко мне да ко мне, за всякой милостью. Что тебе? — спросил он вошедшего стрельца.

— Смилуйся, — завопил стрелец, падая на колени, — поруха вышла!

— Кака така поруха? В чем?

— А вчерашнего молодца выпустили! Убег!

Лукоперов уронил даже чару:

— Как? Куда?

— Как было? — заревел воевода, вскакивая.

— В утро, боярин, в утро! Ранним-рано. Проснулись мы это с Митькою, а его и нету! Мы, твой наказ помня, на коней сели да из города. Выехали это за надолбы, а он и тут! Митька-то к нему: вернись, гыт, молодец; а ен его саблей по уху да толк с седла. Митька на землю, а он на конь да и ну! Я за им — куда! И убег, а Митьку насмерть засек!..

— Так ему, собаке, и надо! А тебя, песий сын, повесить прикажу! Так ты воеводе прямишь? Вору потатчик? Так государеву службу несешь?

— Смилуйся, воевода, непричастен! — снова завыл стрелец.

— Осип! — закричал воевода. — Сведи его к голове. Скажи, воевода велел двадцать батогов ему в спину. Я вас, воров! — погрозил он.

Лукоперов сидел, словно ошеломленный. Все душевное довольство трех дней исчезло сразу.

— Куда убег? — сказал он растерянно.

— Куда? — сердито повторил воевода. — Известно, к разбойникам. У них, у воров, один Стенька Разин теперь в голове.

Но волнения утра не окончились на этом. Воевода сходил по делу в приказ и вернулся оттуда бледнее холста.

— Уф! — воскликнул он, хлопаясь на лавку. — Дождались! Оська, меду!

— Чего? — испуганно спросил Лукоперов.

— Вора, милостивец! Вора окаянного, Стеньку Разина, Иван Федорович свет!

— Али близко?

— Суди сам, государь, — жадно выпивая стопу меду, ответил воевода. — Царицын взяли, Камышин взяли, на Астрахань пошли! А народ, слышь, холопы везде шумят. Чаво! — махнул он рукою. — Слышь, стрельцов на Волге разбили, что намеднясь мимо нас из Москвы в Астрахань плыли! Ох, горе мое! — и он схватился за голову.

Лукоперов поспешно встал.

— Ну, прости, Кузьма Степанович! Теперь и не держи меня. Я домой!

— С Богом! — ответил воевода и встал. — Да что домой! Ты домой-то домой, а там соберика-ка все животы да к нам. Смотри, скоро сюда будут воры-то! Я пошлю с оповесткою везде окрест. Пусть народ скликают. Придешь ты с холопами, другие — ан и оборониться можем! А то вы там вразброд. Всех перебьют! Ну, помоги тебе Бог, а мне теперя хлопот да хлопот!

Лукоперов крепко поцеловался с воеводою и вихрем помчался домой. Слуги едва поспевали за ним и дивились его прыти.

Он приехал домой и сейчас позвал к себе в горницу сына.

— Управился, батюшка, с Ваською?

Лукоперов махнул рукою:

— Воевода ему еще сто отсыпал да в стрельцы записал…

— Вот так важно! — засмеялся Сергей.

— Да ты слушай! А он, песий сын, убег, одного стрельца саблей зарубил, на коня вскочил да и сгинул!

— Куда?

— А куда? Теперь думает воевода, что к разбойникам, к самому Стеньке Разину, и тот Стенька Разин…

— Знаю, Прилуков сказывал.

— Ничего не знаешь! Тот Стенька Разин на Волгу-то вернулся, Царицын да Камышин взял, царское войско разбил, теперь на Астрахань идут, а кругом смута.

— Да ну?

— Вот тебе и ну! Надо умом раскинуть! — Лукоперов взмахнул руками и тревожно забегал по горнице.

Сергей молча следил за отцом, не понимая, чего тот волнуется. Разбойники! Мало ли их! Чего им-то за дело?

Лукоперов остановился против сына.

— Воевода говорит, в город переезжать. В осадный дом! Неравно, говорит, что будет. Здесь мы вразброд, а там все вместях будем. Защитимся со своими холопишками!

Сергей потряс головою.

— Пустое! — ответил он. — Это воевода со страху, чтобы спать спокойнее. Виданное ли дело, чтобы разбойники нашу усадьбу разбили? Двести холопов во дворе да псы!..

— Дурень! Сказывал тебе, что Царицын взяли, Камышин, государевых стрельцов побили!

— Ну и пусть! А нам животы не след бросать! — твердо решил Сергей и прибавил: — Пождем. Там видно будет!

— Напужал меня воевода очень. Трясусь весь!

— То-то и есть! А что Васька сбежал, опять — нам что! Поймают, на кол посадят! Ты ей-то скажи!

— Кому? — не понял отец.

— Да Наталье-то! Услышит, одумается…

— И то, и то! — согласился отец. — Ишь ведь, чертов сын, совсем сбил голубку нашу!

— Пожди! Выйдет за князя, вся дурь вон уйдет. А уж и полюбил он ее!

Лицо старика озарилось улыбкою: