— Верно! — заговорил Гришка. — Прежде надо оттуда кого дождаться. Наши нищенки уже там два дня сидят. Пождем, они выйдут, а пока что — выехать двум да вокруг города пошукать!

— Что верно, то верно! — согласился Василий. — Кто пойдет?

— Да от меня казаки! Эй, Грицько, Осип! Пошукайте округ города! — сказал Гришка.

Те выехали из круга и быстро скрылись в темноте за рощею. Василий и Гришка сошли с коней и сели на землю. Прошел томительный час. Вдруг послышалось фырканье лошадей и в темноте выдвинулись казаки.

— Одного достали, — сказал казак, — говорит, к нам бежал.

— А откуда знал он, что мы тут? — спросил Гришка.

— Были нищие у нас, так говорили, ну, я и пошел. Встречу, думаю! — ответил в темноте голос.

Василий прислушался к нему и узнал.

— Аким, ты это? — окликнул он.

— Я! А ты неужто государь мой Василий Павлович? — воскликнул радостно Аким.

— Кто это? — спросил Гришка.

— А был мой служилый! Теперь я, брат Аким, — сказал он, — уже не Василий Павлович, а простой казак Степана Тимофеевича!

— Да неужто! Вот радость-то, государь мой! Возьми меня в службу!

— Пожди, пожди! Сперва сослужить нужно. Вот мы пришли Саратов взять. Велика оборона?

— И что, милостивцы, обороны-то, может, тысячи две стрельцов, да што в них. И они, и посадские только и ждут вас! Ей-ей!

— Вот-то ладна штука! — одобрил Гришка.

— Теперь, ежели хотите, я вернуся и сейчас к надолбам людей пошлю. Они вам отворят. Я тем временем пожар зажгу! Они бросятся тушить, а вы и тут!

— Ладно, братику, добрый казак будешь, — одобрил его Гришка, — а ты не врешь?

— Я? — обиделся Аким. — Да я бы один воеводу убил. Чтоб ему пусто было! Как ты убег, Василий Павлович, он на меня. Двор разорил, коня отнял, меня батогами прибил. А я что? Я и не знал!

— А кто над стрельцами?

— Он да Лукоперов молодой!

— Сергей? Он там! — радостно вскрикнул Василий. — А старик с Наташей?

— Все там! Насилу убегли. Усадьбу-то их выжгли. Они побоялись и в осадный двор стать. У воеводы живут!

— Вот! — глаза Василия сверкнули даже в темноте. — Слушай, Аким; найди ты там людей, посадских, што ли! Чтобы они берегли воеводу и Лукоперовых. Я их живыми взять хочу!

— Можно, государь!

— Атаманом зови!

— Да бросьте вы это! — перебил их Гришка. — Как же ты, бисов сынку, нам сделаешь?

— А так, — ответил Аким, — как вторые петухи пропоют, идите к надолбам. Там вас ждать будут. А под утро я красного петуха пущу. Тогда и валите в город!

— С Богом! — сказал Гришка. Аким исчез.

Наступило томительное ожидание. Нельзя было ни громко говорить, ни люльки казаку раскурить, не то что огонь зажечь. Гришка, умевший узнавать время по звездам, обещался сказать, когда пора.

— Мы все поначалу на конях выедем, — сказал он, — а там пусть пешие бегут. Им ворота откроем!

— Ладно! — согласился Василий, весь дрожа от нетерпения.

Часы остались до мщения и радостного свидания.

Гришка подал знак. Казаки и Василий со своим отрядом двинулись к надолбам, Пасынков повел голытьбу в обход, к воротам. Кругом царило мертвенное молчание. Веяло утреннею прохладою. Василий подъехал к калитке, опущенной и задвинутой болтом.

Вдруг с верху стены раздался голос:

— Казаки?

— Мы, мы, братику! — отозвался Гришка

За калиткой зашевелились, потом она, тихо скрипя, поднялась кверху. Два человека вышли из-под нее.

— Аким говорил зарева пождать! — сказали они.

— Тсс! — остановил их Василий.

Казаки массою надвинулись на них. Гришка обернулся и замахал плетью.

Прошло с полчаса. Восток стал бледнеть. Где-то запел петух… заблеяла овца… замычал бык…

— Воеводе и не в ум! — сказали посадские.

— Тсс!..

Городские стены стали обрисовываться, и вдруг на одной башне показалось пламя.

Казаки вздрогнули.

— Тихо! — сказал Гришка.

Пламя росло… Ударил набат… пронесся шум, топот… Загудели набатные колокола. В это время с другой стороны показалось пламя.

— Едем, братцы! — радостно приказал Василий, и казаки один за другим стали въезжать через надолбы в городской посад…

Когда Иван Лукоперов замкнул дверь в светелку дочери, Наташа поднялась с полу, шатаясь, добрела до кровати и, упавши в нее ничком, залилась горькими слезами.

Закатились ее красные зореньки! Наступила тьма, тьма непроглядная!

Ничего она не понимала, ничего она не знала, но ясно было, что отец прознал про ее тайную любовь и теперь еще грозит беда неминучая и ее Васе. Так бы и побежала она до него, так бы и рассказала про все, что сделалось, а и того нельзя. Заперли ее, словно птицу в клетке, и нет ей свободы, нет ей выходу!

Лучше было бы, коли она давно, давно убежала бы с Васей. Жили бы они в тихом хуторке, в вишневом садочке. Никто бы не тревожил их, никакой князь на нее бы не зарился.

И, раздумывая думы свои, она плакала еще сильнее, еще горше, пока сон не смежил ее веки.

Было темно уже, когда она проснулась. Подле нее стояла Паша, зажигая светец, и таинственным шепотом говорила:

— Боярышня ты моя родная, скушай чего капелечку. Принесла я тебе поснедать и медку попить. Эх, сиротиночка ты моя горькая! Нет у тебя ни матушки, ни мамки, ни старой няньки!

— Паша, — сказала Наташа, садясь на постели, — скажи, что случилось?

Паша быстро юркнула к двери, посмотрела за нее, затворила, вернулась к Наташе и, сев на полу, зашептала:

— А случилась беда, боярышня! Беда горькая! Вчерась Сергей Иванович гостя свово проводил да назад, а тут наш-то сокол, Василий Павлович свет, через тын. Сергей Иванович на него, а он на него! И пошло у них! Только наш-то сокол Сергея Ивановича так отвозил, что тот еле домой дополз. Батюшке-то и рассказал. Батюшка-то твой и меня драть велел, да спасибо молодцам! Кричи, говорят. Я кричала, а они по полу били. Гневлив, беда!..

— Что же будет теперь, Паша?