спальню графа. Это была просторная, хорошо меблированная комната, с пунцовыми занавесками на окнах, с камином и стоящими на нем массивными бронзовыми часами, в виде рыцаря в шлеме и латах. Один простенок занимало большое венецианское зеркало, в котором во весь рост отражались вытянутые фигуры застывших от удивления драгун. По отражению в зеркале им казалось, что в комнату набралось человек двадцать.
Но что особенно бросалось в глаза в спальной графа — это богатая двухспальная кровать, стоявшая изголовьем к стене, с бледно-розовым кисейным пологом, закинутым на позолоченный балдахин. По обе стороны кровати, у изголовья, стояло по темному, отороченному бронзою шкафику, а на ковре, у кровати, с одной стороны брошены были голубые мужские туфли, а с другой, по-видимому, женские, крошечные, розовые. Но еще более останавливала на себе внимание сама постель: по форме вдавленности широкого матраца, а равно по измятости подушек, положенных рядом в изголовье, можно было видеть, что на постели этой спали рядом два человека…
Стряпчему Небосклонову это первому бросилось в глаза. Он так и впился в постель своими рысьими глазками… Неужели слуга спал вместе с графом?..
Он разом обежал всю комнату моргающими глазками. Граф, красивый, южного типа мужчина, в малиновом шлафроке, стоял у камина, гордо подняв голову и играя кистями черного шелкового пояса. За кроватью же у стены стоял бледный, как полотно, миловидный юноша с черными роскошными кудрями, в костюме турка, албанца или грека, в красивой фустанели.
— Извините, граф, что в такое время… — начал было Малеев.
— Что вам угодно? — вызывающе перебил его граф.
— Вот указ… До сведения его светлости, князя Григория Александровича Потемкина, доведено…
— О чем же указ, государь мой? — снова перебил его граф.
— Об учинении обыска.
— В чем меня подозревают?
— В выпуске фальшивых сторублевого достоинства ассигнаций.
— А! — презрительно заметил Занович. — Его светлость опоздал… не ту ноту взял, это не его дело… Я давно уже послал брата в Петербург заявить высшему правительству, что за границей жиды в огромных размерах занимаются выделкою…
— Подделкою, — поправил его Малеев.
— Да, подделкою российских ассигнаций и распространением оных, и брат мой, в намерении обнаружить сие злоупотребление в глазах российского правительства, приобрел таковых ассигнаций более семисот тысяч и ныне повез оные в Петербург, дабы явить верховной власти и тем избавить от ущерба казенный интерес… Вот все, что я счел за нужное сказать вам.
— Так-с… А этот малый кто же будет? — спросил Малеев, глянув на хорошенького юношу, трепетно стоявшего за кроватью.
— Это Антонио — мой камердинер… Я его ребенком привез из Италии и очень привык к нему, как к родному, — отвечал граф, не глядя на юношу.
— Так-с, хорошо-с… Только уж извините, ваше сиятельство, — затрудняясь в словах, заговорил Малеев, — я не сомневаюсь в правдивости изложенного вами… но, по силе указа, исполняя святость долга и присяги, я обязуюсь литерально исполнить высочайший указ.
— То есть как же, государь мой, литерально?
— Насчет то есть обыска.
— Кого?.. Меня?
— Так точно, и вашего сиятельства, и слуги вашего, и занимаемого вами помещения… Хотя мне и тяжко, по питаемому мною к его превосходительству Симеону Гавриловичу Зоричу и к вашему сиятельству глубочайшему уважению, чинить обыск в жилище Симеона Гавриловича, тем паче что обиталище сие, так сказать, освящено временным милостивым пребыванием здесь священной особы ее императорского величества, однако, свято исполняя…
— Что ж, господин! — нетерпеливо перебил граф. — Ищите, дом в вашем распоряжении.
— Так-с, извините… государь мой… долг, служба… Эй, драгуны!
— Что прикажете, ваше благородие?
— Обыщите вон того малого.
— Слушаем-ста.
Драгуны двинулись со своих мест, гремя палашами. Юноша с криком забился в угол.
— Зачем же его? — вступился было граф.
— Как же-с… по указу.
Драгуны между тем ощупывали карманы юноши, который заливался слезами.
— Пустите! Пустите меня! У меня ничего нет! О, Езус Мария!.. О-ой!
— Ваше благородие! Да это девка, — заявил рыжебровый.
— Что ты! Пьян, что ли! — осадил его Малеев.
— Пьян! Али я бабьего тела не отличу? У меня, чай, руки, — обиделся рыжебровый.
— Что ты врешь спьяна?
— Спьяна! Да у меня маковой росинки во рту не было… с самого Могилева не емши, не пимши… ни синь пороху… а то спьяна!.. Вот сами пощупайте, чай, руки тоже…
— Ой-ой, Езус Мария!
Хорошенький Антонио действительно оказался девушкой. Закрыв лицо руками, она горько плакала.
V. ТЕПЛЫЕ РЕБЯТА
Между тем весь замок поднялся на ноги. На дворе слышались разные голоса, оклики, мелькали огни. Конюхи, повара, лакеи — все высыпало на двор и галдело; никто ничего не понимал. Собаки, до этого момента спокойно спавшие, отчаянно лаяли, так что всполошили собак во всем Шклове.
Малеев, оставив стряпчего и драгун около графа и плачущей девушки, поспешил на шум. Люди, кричавшие на дворе и размахивавшие кто фонарем, кто вилами, увидев незнакомого господина в казенной форме, при шпаге и в треугольной шляпе с перьями, с удивлением и страхом давали ему дорогу, догадываясь, что у их барина или у его гостей что-то неладно.
На крыльце главного дома, освещенный горящими факелами, которые держали карлики, стоял Зорич и громко кричал на кого-то…
— Я вас в остроге сгною! Я вами Сибирь заселю! Повешаю, как собак!
В это время к крыльцу, на котором вместе с Зоричем стояли и виденные уже нами его гости, торопливо приблизился Малеев и почтительно приподнял шляпу.
— Прошу извинения у вашего превосходительства, — начал он, видимо, заученную роль, — хотя мне и весьма прискорбно, по питаемому мною к особе вашей глубочайшему почтению, в столь необычный час нарушать спокойствие вашего превосходительства в сем жилище вашем, тем паче что обиталище сие, так сказать, освящено временным милостивым здесь пребыванием священной особы ее императорского величества, всемилостивейшей государыни нашей, однако, свято исполняя долг службы и присягу…
— Да в чем дело, государь мой? — нетерпеливо перебил его Зорин.
— Я явился сюда по указу ее императорского величества.
— Зачем? По какому делу? — голос Зорича дрогнул.
'Сибирь… Енисейск… Березов, — мелькнуло у него в уме. — Это Потемкин… Недаром он, как угорелый, ускакал от меня…'
— Извините, ваше превосходительство, — прервал его мрачные мысли Малеев, — я затрудняюсь… здесь ваши люди… огласка… Позвольте мне войти в ваш дом.
— Войдите… Милости прошу… Посветите господину председателю.
— Нижайше благодарю… Я уже коликрат пользовался гостеприимством вашим.
