страсть, что испугался.

«Уже время!» — в растерянности подумал он, словно больной, который ожидал долгих приготовлений к операции, но едва лег на операционный стол, как увидел блестящий скальпель в руке хирурга. Он смотрел Лизе в лицо — полуоткрытые губы, пылающие щеки, умоляющий, смятенный взгляд. Он оставался совершенно равнодушным, но постепенно уступил немой мольбе, понимая, что жизнь снова требует от него притворства. Пальцы Лизы слегка сжали его пальцы, точно прося решиться наконец; он наклонился и поцеловал ее в губы.

Долгое объятие. Перистые облака заволокли небо, и в пронизанном светом будуаре сразу потемнело, стены поблекли, и от них повеяло холодом… А на диване между двумя окнами все еще сидели Лиза и Микеле, чуть наклонившись, чтобы можно было целоваться, не двигаясь. И если бы не вспухшие, вздрагивающие губы, скорее можно было бы подумать, что эти двое мирно беседуют, а не целуются.

Микеле опустил руки и широко раскрытыми глазами лениво оглядывал стену напротив. Лиза же, переплетя свои пальцы с пальцами Микеле, то и дело встряхивала головой, точно утоляющий жажду, который на миг отрывается от источника, а затем с удвоенной жадностью приникает к воде. Наконец оба откинулись на спинку дивана и молча посмотрели друг на друга.

«А теперь, что же будет теперь?» — думал Микеле, пытливо глядя на возбужденное лицо Лизы. Ее щеки раскраснелись, влажные губы приоткрылись в счастливой, умоляющей улыбке, а глаза смотрели на него чуть ли не с религиозным благоговением. Недоставало лишь сложенных в мольбе рук, взывающих к состраданию. Но тут она протянула к нему руку и, нежно погладив его по голове, дрожащим, фальшивым голосом прошептала: «Мой дорогой».

Он опустил глаза. Лиза, точно невзначай, все ближе подвигалась к нему, не переставая гладить его по голове. При этом задравшаяся юбка все больше обнажала толстое бедро с перекрученным чулком. Микеле досадовал и даже злился на себя, что не удержался и поцеловал ее. Его досада еще усилилась оттого, что ласки Лизы и ее нежные слова никак не вязались с этими ее незаметными, хитроумными, полными вопиющего бесстыдства маневрами. «За кого ты меня принимаешь?» — с отвращением подумал он. Пробудившееся было при поцелуе желание теперь пропало. Он отодвинулся и, глядя ей прямо в глаза, неловко поднялся.

— Нет, — сказал он, покачав головой. — Так ничего не выйдет.

Пораженная его словами, Лиза с укором смотрела на него, даже не пытаясь скрыть своего возбуждения и одернуть юбку.

— Что — не выйдет? — спросила она наконец. Холодность Микеле оскорбляла ее пылкую страсть и готовность к самопожертвованию. «Глупый мальчишка, — обиженно думала она. — Все так хорошо началось… И вот… в самый последний момент он вдруг поднялся с дивана…» Микеле снова покачал головой и повторил: «Так ничего не выйдет…» Тогда она потянулась к нему и осторожно взяла его за руку.

— Садись, — сказала она, пытаясь привлечь его к себе. — Ну сядь же сюда… рядом!.. И объясни, что не выйдет.

Какой-то миг он был в нерешительности, потом все же сел.

— Я тебе уже говорил, что ничего не выйдет, — скучающим тоном пояснил он, глядя куда-то поверх Лизиной головы и притворяясь, будто не замечает, как она нервно гладит его рукой и растроганно глядит на него своими влажными глазами. — Ведь я к тебе отношусь так же сложно и запутанно, как и к другим.

— Как это понимать?

— Ну, так же, как я не могу ненавидеть Лео…

— Даже теперь? После всего того, что я тебе рассказала?!

Микеле посмотрел на нее.

— Должен тебе сказать, — в некотором замешательстве пояснил он, — что все это время я лишь делал вид, будто не знаю о связи мамы с Лео… Я давно все знал.

— Давно?

— По крайней мере, уже лет десять.

Он наклонился и поднял с пола упавший разрезной нож. И когда он клал его на место, ему вдруг до слез захотелось хоть раз быть правдивым до конца.

— И вот, так же, как я не в силах ненавидеть Лео, хотя могу рассказывать тебе во всех подробностях историю его связи с мамой… так же я не могу любить тебя. Причина одна — равнодушие, полное равнодушие ко всему на свете. И потому, раз уж я не в состоянии притворяться, будто умираю от страсти, жажду заключить тебя в свои объятия, я предпочитаю ничего такого не делать.

Он умолк и посмотрел на Лизу. Увидел ее глаза, полные такой растерянности и тоски, что ему стало ее жаль.

— Постарайся меня понять, — с досадой, мрачно добавил он. — Ну, как я могу делать что-то, ничего при этом не испытывая!

— А ты попробуй…

Он покачал головой.

— Бесполезно… Все равно, как если бы я пришел к Лео и сказал ему: «Послушай, мой дорогой, я тебя и не думал ненавидеть… Наоборот, ты мне очень симпатичен. Я преисполнен к тебе дружеских чувств. Но увы, мне придется влепить тебе пощечину…» И затем началась бы драка.

— Но любовь приходит потом… — упрямо возразила Лиза с поразившим Микеле бесстыдством… — Когда двое лучше узнают друг друга.

— Мы даже слишком хорошо друг друга знаем!

Лиза побледнела. Никто еще не отвергал ее так грубо. Она испугалась — неужели ее «милый юноша» покинет ее навсегда? На миг у нее мелькнула безумная мысль — броситься перед ним на колени, точно перед святым, умоляя его остаться. Но она только робко спросила:

— Ты все это говорил не всерьез, да?

— Более чем всерьез.

Она встала, подошла к нему и взяла его за руку. Сердце ее учащенно билось, щеки пламенели от еле сдерживаемого возбуждения.

— Не будь таким жестоким, — проникновенным голосом сказала она, гладя его руку. — Неужели… ты ничего не испытываешь?… Ну совсем ничего… к твоей Лизе?… Скажи, неужели ты не доставишь мне этой радости? — добавила она, обняв его шею… — Микеле, неужели ты совсем не любишь меня?!

Ее багрово-красное лицо исказилось от волнения. Голос звучал назойливо, слащаво… Всем телом подавшись к Микеле, она касалась коленом его ноги. Он покачал головой.

— Пойми же, — повторил он, вне себя от ярости на эту назойливую в своей похотливости женщину. — Куда денется вся твоя любовь, если я, не очень-то считаясь с твоими чувствами, без лишних слов опрокину тебя на диван, словно продажную женщину, и овладею тобой? Пойми же!

— Но мы еще не дошли до того… чтобы ты опрокинул меня на диван… — глупо засмеявшись, ответила она, польщенная его словами.

После секундного колебания она с томным видом крепко обняла его и, откинувшись назад, упала на диван. Вначале ее трюк удался. Застигнутый врасплох, Микеле рухнул вместе с ней. Но когда он увидел ее возбужденное, пылающее лицо, горящие глаза, властно нахмуренные брови, вытянутую, как у гусыни, шею, когда ощутил всю тяжесть ее тела, он уже не в силах был сдержать исступленное презрение.

Он поднял голову, уперся ладонями в ее лицо, умоляющее и одновременно жалкое, высвободился из объятий и рывком вскочил на ноги.

— Если ты так жаждешь наслаждений, — угрюмо сказал он, машинально поправляя галстук, — тогда вернись… вернись к Лео…

Лиза осталась лежать на диване. Она закрыла лицо руками, грудь ее бурно вздымалась, вся она казалась воплощением боли и стыда. Но едва он произнес имя ее прежнего любовника, как она тут же вскочила и, сверкая глазами, как обвинитель на процессе, протянула к нему руку.

— Лео… Ты сказал, что я должна вернуться к Лео?! — крикнула она, не обращая внимания на то, что волосы ее растрепались, а блузка расстегнулась. — И, если не ошибаюсь, ты сказал также, что не в силах ненавидеть Лео, верно? Несмотря на все, что ты о нем знаешь?

— Да… да… Но какая здесь связь? — пробормотал Микеле, пораженный ее остервенением.

— Я-то знаю, какая тут связь, — с нервным смешком ответила она. — Уж я-то знаю!