утром.

— Сумасшедшая! — воскликнул Лео. Он схватил руку Мариаграции и прижал ее к дивану. — Ты хочешь… Вы хотите продать виллу на аукционе, чтобы потерять пятьдесят процентов?!. И сообщили мне об этом именно сегодня вечером! («Именно сегодня вечером», — повторил он про себя, бросив исступленный взгляд на Карлу.) Теперь, когда контракт уже подготовлен и остается лишь подписать его… Это же самое настоящее безумие!

— Называйте это как хотите, — ответила Мариаграция, которая сама не поверила бы, что может держаться с таким олимпийским спокойствием. — Но завтра утром я первым делом отправлюсь к своему адвокату.

Лео посмотрел на нее. К раздражению, которое вызывала у него неудовлетворенная похоть, добавился теперь и бессильный гнев от этой новой пакости. Первым его побуждением было вскочить, надавать Мариаграции пощечин и даже задушить ее. Но он сумел сдержать себя.

— Но вы, конечно, шутите, — настойчиво сказал он. — Подумайте как следует и вы поймете…

— Я уже подумала…

— Послушай, Мариаграция (на этот раз он намеренно обратился к ней на «ты»), нельзя поступать так опрометчиво. В делах вредно действовать импульсивно… Хочешь… давай завтра после полудня увидимся и поговорим обо всем?

— Бесполезно, — куда менее уверенно ответила Мариаграция. — Я думаю, лучше мне сходить к моему адвокату.

«Проклятая дура», — так и подмывало Лео крикнуть ей в лицо. Но он лишь просяще сложил руки.

— Мариаграция, аукцион — всегда риск, — умоляющим голосом сказал он. — Твой адвокат может оказаться проходимцем, в мире их полным-полно. Ты женщина, и тебя легко обвести вокруг пальца. Ведь в этих вещах ты совершенно не разбираешься!..

— Ты так думаешь? — сказала Мариаграция, нерешительно улыбаясь.

— Уверен… Значит, договорились? Жду тебя завтра в четыре.

Она кокетливо огляделась вокруг, ее душа стареющей женщины ликовала. «Любишь меня?» — хотелось ей спросить, но она лишь повторила:

— Завтра… Нет, не смогу…

— Тогда послезавтра.

— Подожди, — прошептала Мариаграция и посмотрела вверх, словно припоминая что-то. — Да, у меня деловая встреча, но я перенесу… Хорошо, приду… Только не думай, — добавила она с ослепительной улыбкой неотразимой соблазнительницы, — что сможешь меня уговорить.

Она умолкла, поколебавшись, взяла руку Лео в свои и уже хотела спросить шепотом: «Ты меня любишь хоть немножко?» — как вдруг музыка оборвалась, и Карла негромко сказала, повернувшись к ним лицом:

— Бессмысленно играть дальше… Все разговаривают, спорят. Лучше и в самом деле отправиться спать.

Мариаграция и Лео были застигнуты врасплох. Мариаграция тут же выпустила руку Лео и растерянно посмотрела на дочь.

— Мы говорили о твоей игре, — ответил наконец Лео. — Ты хорошо играешь, Карла. Прошу тебя, продолжай.

Эта новая ложь послужила как бы сигналом к бунту.

Точно все сразу пробудились от долгой спячки. И первым взбунтовался Микеле, который до сих пор молча терпел перешептывания матери и Лео.

Гнев и возмущение заставили его схватить лежавшую на коленях газету и с силой швырнуть ее об пол.

— Неправда! — крикнул он, глядя Лео прямо в глаза. — Наглая ложь! О музыке вы думали не больше… не больше, чем я о том, чтобы сделаться священником… Вы говорили о делах, об адвокате… — Тут он зло усмехнулся. — И еще кое о чем…

В комнате стало тихо-тихо.

— Наконец-то! — крикнула Карла, хлопнув в ладоши. — Вот она правда!.. Наконец-то можно дышать.

Казалось, будто кто-то настежь распахнул окна, и в гостиную внезапно проник холодный ночной воздух.

Некоторое время все четверо в растерянности глядели друг на друга.

Первым пришел в себя Лео.

— Ты ошибся, — сухо сказал он. — Надо было слушать музыку, а не глядеть по сторонам!

Подобная ложь вызвала у Микеле приступ громкого презрительного смеха.

— Ха-ха-ха! Совсем неплохо придумано! — воскликнул он, откинувшись в кресле. Вдруг приступ смеха прервался. — Лжец! — выпалил Микеле, мрачно глядя Лео в лицо.

Карла затаила дыхание. Мариаграция побледнела.

— Ну, это уж слишком! — внезапно крикнул Лео и стукнул кулаком по столу. Но не поднялся, а остался сидеть, испытующе посматривая на Микеле. — Я не знал, что ты такой вспыльчивый, — добавил он. Секунду помолчал и заключил: — Если ты не уймешься, придется надрать тебе уши.

Эту последнюю, довольно-таки глупую, фразу он произнес весьма внушительно. Но Микеле показалось, что грозное предостережение, звучавшее вначале так зловеще, постепенно утратило силу. Лео закончил свою тираду смехотворным обещанием надрать ему уши. Понятно, что и его, Микеле, гнев поубавился. «Нет, тут ничего не поделаешь, — нелепо бросать Лео перчатку либо говорить о поруганной чести. Значит, остается лишь закрыть ладонями уши. Но разве это достойный ответ на оскорбление?!»

«Надрать уши, надрать уши мне? Мне? Мне?» Каждое новое «мне» должно было сильнее распалить его, но, увы, в глубине души он испытывал лишь равнодушие и холод. Фальшивыми были вырвавшиеся у него гневные слова обвинения, фальшивым был и сам голос. Куда девались ярость, страсть? Исчезли! А может, их и не было вовсе?!

На столе среди цветов, чашек и кофейника стояла пепельница из белого мрамора с серыми прожилками. Микеле точно лунатик протянул руку, схватил пепельницу и несильно швырнул ею в Лео. Вдруг Мариаграция вскинула руки, вскрикнула. Лео завопил:

— Да ты с ума сошел!!

Карла вскочила. Микеле понял, что пепельница угодила не в Лео, а в мать. В голову? Нет, в плечо.

Он встал, неловко подошел к дивану. Мать лежала на спине. Лицо ее лишь слегка побледнело, но она почему-то закрыла глаза и время от времени горестно вздыхала. Однако было видно, что ей не очень-то больно и вообще ее обморок — сплошное притворство.

Вместе с Лео и Карлой, Микеле наклонился над матерью. Жалкий вид раненой должен был бы отозваться болью в его сердце, но он не испытывал никаких угрызений совести. Ему никак не удавалось отделаться от мысли, что вся эта сцена смешна и нелепа. Напрасно он убеждал себя: «Это моя мать… Я ранил ее… И даже мог убить». Напрасно пытался пробудить в себе чувство жалости к лежавшей неподвижно матери, так ничего и не понявшей. В душе была пустота. Он наклонился еще ниже, надеясь получше разглядеть рану. Не меняя положения тела и не открывая глаз, Мариаграция подняла рыхлую руку, оттянула пальцами платье у ключицы, куда попала пепельница. Оголилось полное плечо без всяких следов удара: ни синяков, ни красных подтеков, ровным счетом — ничего. Однако она продолжала оттягивать платье, опускать его все ниже до самых подмышек. Зрелище было нелепое — бесстыдные пальцы лихорадочно шевелились все сильнее, обнажая белую грудь, — казалось, они преследовали совсем иную цель, чем просто показать рану.

И верно, все представление с обмороком разыгрывалось только для Лео. Оно должно было вызвать у него романтическую жалость к несчастной жертве. «Он увидит меня раненой, потерявшей сознание, с обнаженной грудью и вспомнит, что я прикрыла его своим телом, — втайне надеялась Мариаграция. — И тогда его душа преисполнится признательности и нежности…» В своем воображении она уже видела, как он заключает ее в объятия, тихонько трогает рукой, зовет по имени и, видя, что она не приходит в себя,