– А что с Присциллой?

– Так он тебе не сказал? – воскликнул Арнольд. Он не смотрел на меня. Он стиснул зубы, лицо его дрогнуло – возможно, он пытался скрыть торжество или радость.

– Что с Присциллой?

– Присцилла умерла, – сказал я. – Она вчера покончила с собой, приняв слишком большую дозу снотворного.

– Он узнал это сегодня утром, – сказал Арнольд. – Ему Фрэнсис сообщил по телефону.

– Это верно, – подтвердил я. – Когда я сказал тебе, что еду в гараж, я поехал звонить Фрэнсису, и он мне сообщил.

– И ты мне не сказал? Ты скрыл… и после этого мы… весь день мы…

– О-о, – простонал Арнольд.

Джулиан не обратила на него внимания, она пристально смотрела на меня, кутаясь в пиджак, воротник его был поднят, окружая ее взъерошенные волосы, она обхватила руками горло.

– Как же так?

Я поднялся.

– Это трудно объяснить, – сказал я, – но, пожалуйста, попробуй понять: Присцилле я уже ничем не мог помочь. А тебе… Я должен был остаться… и нести бремя молчания. Это не бессердечность.

– Похоть, вот как это называется, – сказал Арнольд.

– О, Брэдли… Присцилла умерла…

– Да, – сказал я, – но ведь я же тут ничего не могу поделать, и…

Глаза Джулиан наполнились слезами, они закапали на отвороты моего пиджака.

– Ах, Брэдли… как ты мог… как мы могли… бедная, бедная Присцилла… это ужасно…

– Полная безответственность, – сказал Арнольд. – Или даже ненормальность. Бездушие. Сестра умерла, а он не может вылезти из постели.

– Ах, Брэдли… бедная Присцилла…

– Джулиан, я собирался сказать тебе завтра. Завтра я бы все тебе сказал. Сегодня я должен был остаться. Ты видела, как все получилось. Мы оба не принадлежали себе, мы не могли уехать, так было суждено.

– Он сумасшедший.

– Завтра мы вернемся к повседневности, завтра будем думать о Присцилле, и я все расскажу тебе и расскажу, как я страшно виноват…

– Я виновата, – сказала Джулиан. – Все из-за меня. Ты с ней бы остался.

– Да разве остановишь человека, если он решился покончить с собой? Наверно, неправильно даже и вмешиваться. Жизнь у нее стала совсем беспросветная.

– Удобное оправдание, – сказал Арнольд. – Значит, вы считаете, что раз Присцилла умерла, тем лучше для нее, да?

– Нет. Я просто говорю, что… можно думать и так… Я не хочу, чтобы Джулиан считала, что… Ах, Джулиан, конечно, надо было тебе сказать.

– Да… Мне кажется, это злой рок преследует нас… Ах, Брэдли, почему ты не сказал?

– Иногда надо молчать, даже когда и очень больно. Я нуждался в твоем утешении, конечно, нуждался. Но было что-то важнее.

– Удовлетворить сексуальные потребности пожилого мужчины, – сказал Арнольд. – Подумай, Джулиан, подумай, ведь он на тридцать восемь лет тебя старше.

– Нет, – сказала Джулиан, – ему сорок шесть, значит… Арнольд издал короткий смешок, и судорога опять прошла по его лицу.

– Он так сказал тебе, да? Ему пятьдесят восемь. Спроси сама.

– Не может быть…

– Посмотри в биографическом справочнике.

– Меня там нет.

– Брэдли, сколько тебе лет?

– Пятьдесят восемь.

– Когда тебе будет тридцать, ему будет под семьдесят, – сказал Арнольд. – Пошли. Я думаю, этого достаточно. Мы никому ничего не говорили, поэтому не будем поднимать шума. Я вижу, Брэдли даже убрал свое тупое оружие. Пошли, Джулиан. Поплачешь в машине. Сразу будет легче. Пошли. Он уже не станет тебя удерживать. Посмотри на него.

Джулиан взглянула на меня. Я закрыл лицо руками. – Брэдли, убери, пожалуйста, руки. Тебе действительно пятьдесят восемь?

– Да.

– Неужели ты сама не видишь? Неужели не видишь? Она пробормотала: