Флоренский был священник, преподавал в Духовной академии. Но на защите его диссертации один сказал: у Вас богатейшие примечания, но у Вас вот например письмо под названием ревность, другое любовь; я ищу православных источников — а Вы цитируете Пушкина, «Я помню чудное мгновенье…» Хохот в зале. Хохот дураков! Флоренский хочет найти софийную красоту в человеческих переживаниях, кончая самыми возвышенными, аскетическими. Сартр, шпана — растеряли бытие, привыкли иметь только переживания, поэтому тошнит. Что-то увидел, чего-то не увидел, и уже сюсюкает, размазывает. Так что тут выхода нет. А насчет Флоренского не знаю, может быть это и выход. Такие вот есть и католики теперь. Во многих сборниках о них есть, с руганью конечно, но цитаты интересные.
6. 2. 1972. С меня довольно этой борьбы. В своё время я и говорил, и боролся, и ездил в центр, и в провинцию, и добился только того, что сам остался
цел и напечатали довольно много. Но сдвинуть с мест эту махину мне не удается… Всё-таки мои задушевные идеи не находят хода.
«Мракобесы». Этот термин так гулял в 20-х годах, что носу сунуть никуда нельзя было. Не знаю, может быть, теперешние кусачие выпады тоже ведут к высылке.
В ВОПЛях статейки маленькие. В отличие от массы советских литературоведов, которые не мыслят, а только ощущают, эти — Палиевский, Эльсберг — умеют мыслить. КЛЭ овеяна новым духом. Там теперь Палиевский. Но вот уже некоторый зажим есть, начинает ощущаться. А что будет в седьмом томе? В нем ведь по алфавиту будут очень ответственные статьи. «Соцреализм». Не знаю, как они выберутся из этого дела.
У меня вся античность продумана в социологическом, историческом плане. Матриархат, патриархат, афинское государство, падение полисной системы — всё у меня проанализировано. Я могу похвалиться, что я один проработал всю эту махину в марксистском духе. Какой-нибудь Петров, есть такой, — они дуют по старым установкам.
Божество выше моделей. Оно — чистое ΰπέρ. Έπέκεινα τήζ οΰσίαζ за пределом бытия.
Других ругать не будут, а меня будут. Зачем дразнить гусей?
9. 2. 1972. Спор номиналистов и реалистов. У одних idealia sunt nomina, у других idealia sunt realia. В грубой форме номинализм есть махизм. Или вот Витгенштейн. Он ничего не утверждает. Изучает только то, что является в его сознании. — Но теперь так и должно быть. Всё остальное уже было. Отзвонили свое Гегели, Шопенгауэры.
У Вячеслава Иванова объект не realia, a realiora, вещи второго порядка. Многие двурефлексивность ограничивали одним субъектом, то есть языком. Но язык безбрежное море. Слово, разве мы им только называем предмет? Это ведь неправда. Когда я говорю дом, я имею в виду не материальный объект. Объективирующая функция в слове может быть, а может и не быть.
«Fall Wagner» у Ницше это не судебный процесс. Я спрашивал одну немку. «Ну, вы знаете, что такое Fall, — случай, происшествие… то, что случилось с Вагнером».
А. Ф о Ницше: ловко пишет, здорово пишет («Несвоевременные размышления» 19 о логической связи в книге Давида Штрауса).
Дионис начало взрывное, мятежное и лирическое. Музыка лирична. Музыка плюс эпос есть трагедия. Эпос трагедии нужен, чтобы были лица.
Шопенгауэр и Ницше, с них начинается двурефлексивность. Ты наслаждаешься эстетическими формами, но не элементарно; хотя бы ты и держался тех же классических канонов, но в твоей рефлексии есть уже только переживание самого переживания.
Intentio prima, термин средневековой философии, есть фиксация чисто мыслительного объекта, когда нельзя сказать, есть он или его нет. Intentio secunda предполагает уже направленность на реальный объект. Интенциональный акт в первом случае — он именно иррелевантен, в смысле Гуссерля.
Структуралисты просто хотят разграничить слишком сложный, насыщенный процесс в реальном языке от чистого, логического. Столович, Лотман мои знакомые. Ко мне писал года полтора назад Лотман и даже просил участвовать в своем издании. В общем я тебе скажу, что их работы очень интересные, но я скажу и то, что они злоупотребляют внешностью, чертежами, названиями. Ну хотя бы такой термин, как «иррелевантный».
Чистосердечно говоря, то, что они делают, полезно. И вот первый среди них там Лотман, у него просто хорошая работа. И структурализмом он занимается в меру. Но всё-таки, особенно у других, много лишнего, вздора, пускания пыли в глаза. «Языкознание и математика»!..
Fan, fatum это греческое φημί, говорить.
«Луг зеленый», Андрей Белый.
Marinetti. Манифесты итальянского футуризма.
13. 2. 1972. Гильберт. Его аксиоматика уже рефлексия не над бытием, а над представлением бытия. Двурефлексивность.
… В частности, по Эйнштейну, другое пространство около Солнца. Отсюда он и стал мировой знаменитостью. И у Морье я нахожу что-то подобное: внутри самого стиля находятся разные стороны, и так далее. Открываются новые стороны; двурефлексивная установка.
Махизм: мне не нужен ни объект, ни субъект. Откуда масса, я не знаю. Объект? субъект? Ничего такого не знаю и не могу знать. Я физик, остальное метафизика. Ленин вскрыл здесь субъективный идеализм. Но ведь и у Аристотеля так же: искусство изображает не то, что есть, а то, что может быть. Специфическая форма сознания.
Так в лингвистике многие, одни сознательно, другие бессознательно, исходят из того, что в языке и мышлении есть такая иррелевантная область, или, как Гуссерль употреблял термин схоластики, интенционалъная область. Куда-то сознание всегда направлено, хотя содержательно это бывает трудно определить. Жалко, что структуралисты так неподвижны в философии. Они бы заметили, что здесь в языке открывается третья сфера, специфическая. «Круглый квадрат», так сказать будет нелепо, но что-то мы здесь понимаем, хотя бы то, что нелепо. Что же тогда, предмет мысли тут объективный? субъективный? Ни то ни другое. Нелепость? Но нелепость тоже есть нечто, и не мышление и не бытие, не субъект и не объект. — Тут нечего бояться. Не надо эту возможность исключать, надо ее спокойно сформулировать, сказать, что она значит. Структуралисты это чувствуют и знают, что здесь что-то есть. Только не надо абсолютизировать.
И в эстетике такая третья сфера имеет большое значение. Но модернизм, взяв эту идею, настолько ее абсолютизировал… до нелепости.
Пикассо нелеп, потому что к нему подходят или объективно, или субъективно. А подойдите с точки зрения третьего бытия… У модернистов порыв агитационный затемняет дело.
Сартр не установился как философ, что скажет в конце — неизвестно.
Экспрессионизм у модернистов. Несчастливцев из «Леса» у Мейерхольда вскакивает на стол. Софья в коротких штанишках, с ружьем и пистолетом, стреляет в цель. Спортивно-балетного стиля изображение. Дебюсси изображает, как вода каплет.
Анненский, переводчик Еврипида; у него игра цветов. Адриан Пиотровский, очень талантливый переводчик и филолог. Тот стиль Аристофана, который он создал («Лисистрата»), это стиль иронии, насмешки, гротеска; это он замечательно провел. Пиотровский ведь сын Фаддея Францевича Зелинского. Греческий он знает великолепно. Но тут у него не только греческий язык, который он прекрасно знает, а культура большая. После окончания
первого тома его взяли, да и не вернулся. Да и по дурацкой линии, по профсоюзной линии погиб. Там производственников, инженеров расстреливали. А очень талантливый… Он и бесшабашность Плавта уловил. Рим тогда наступал, всё забирал, хорошая публика уезжала в провинцию. Пиотровский всё это понял лучше чем любой марксист.
Ярхо
20. 2. 1972. Я устроил встречу А. Ф. с Леонидом Ефимовичем Пинским. Было много
