— Ваше вмешательство безумно по своему бесстыдству и лицемерию. Но и во мне сейчас хватает сумасшествия, чтобы позволить вам сказать то, что вам сказать угодно. — Что-то в серьезности манеры Бладуарда совпало с доведенностью до крайности, в которой он себя постоянно чувствовал, и заставило заговорить на том языке, который предложил Бладуард. Он добавил: — Но позвольте мне сразу заметить, я вполне осознаю, что со всех сторон мое поведение достойно порицания.

Бладуард нисколько не удивился. Он ответил:

— Значит, вы на верном пути, мистер Мор! Суть не в том, чтобы рвать на себе волосы… а в том, чтобы делать то, что правильно.

— Ну так вы скажите мне, что правильно, Бладуард… — Он прислонился к стене. Нижняя часть стены была испачкана черными отпечатками ног. В тусклом зеленоватом свете над ним нависло лицо Бладуарда. Крыша потемнела. Должно быть, собирались тучи. Несколько капель звонко упало на стекло. Мор вздрогнул. Со стороны бассейна по-прежнему слышался радостный визг.

— Вы знаете, — сказал Бладуард. — Вы глубоко связаны с вашей женой и детьми, вы глубоко связаны с вашей собственной жизнью. Возможно, эта жизнь… эта жизнь держит вас вопреки вашей воли. Но если вы разорвете эти связи, вы тем самым разрушите какую-то часть мира.

— Возможно, — усмехнулся Мор, — но я смогу выстроить новую часть мира. — То, что он сказал, показалось ему пустым и тривиальным. — И как можете вы, неудачник, оценить ценность этих связей, как вы можете оценить, что такое человеческое счастье?

— Счастье? — с непонимающим выражением спросил Бладуард. — При чем здесь счастье? Неужели вы считаете, что вы или кто-то другой имеют хоть какое-то право на счастье? Эта идея — плохой вожатый.

— Она может быть плохим вожатым, но иного у меня нет! — с вызовом ответил Мор.

— Вы ошибаетесь, мистер Мор, — покачал головой Бладуард. Он наклонился к Мору. — Есть такое понятие, как пиетет перед реальностью. Сейчас вы живете во сне, это сон о счастье, сон о свободе. Но в своих снах вы принимаете во внимание только свои собственные чувства. И ваша жена, и мисс Картер, в сущности, вам безразличны.

— Что вы несете, Бладуард, — огрызнулся Мор устало. В скучном бесцветном воздухе кортов для сквоша он вдруг почувствовал себя, как в тюремной камере.

— Вы вообразили, что надо приблизиться к краю, чтобы открыть правду о себе. А нашли лишь склонность к разрушению и пустоту. И из этого вы сотворили ценность. Но оглянитесь.

— Знаете, Бладуард, даже если бы я мог отложить в сторону попечение о своем собственном благополучии, лучше я все равно бы не стал.

— Вы говорите неправду… вы и далее отдаленно не собираетесь откладывать заботу о вашем собственном благополучии. Вы только, об этом и думаете. Вы живете в мире придуманных вещей. Но если бы вы по-настоящему озаботились другими и если бы вы открыли свое сердце всему, что это мертвое сердце может воскресить, то вы бы стали настолько богаче душевно, насколько и представить себе не можете. Ценность духовных даров неизмерима.

Пронзительные вопли донеслись со стороны бассейна. Создавалось впечатление, что открылись врата ада. Мор молчал. Он не знал, что ответить Бладуарду.

— Возможно, я не способен на то, о чем вы говорите. Такой аскетизм мне не по силам. Я уже слишком глубоко втянулся, чтобы даже пробовать. К тому же я, наверное, не мыслю так возвышенно, как вы, обо всех этих «корнях и связях». Единственное, что я могу сказать — это моя ситуация и моя жизнь, и сам я буду решать, что делать дальше.

— Вы говорите так, будто это какое-то достоинство, — сказал Бладуард, — вы говорите так, будто вы свободный человек, которому стоит только захотеть и он получит все, независимо от условностей. Но подлинная свобода — это абсолютное отсутствие заботы о себе. — Бладуард говорил страстно, он даже перестал запинаться.

Наставительный тон Бладуарда начинал раздражать Мора…

— Я не отрицаю того, что вы сказали… не сомневаюсь, что это мудро, очень мудро. Но то, что вы сказали, никак не связано с моими заботами. А теперь, могу ли я попросить об одном одолжении — не беспокоить мисс Картер такого рода беседами.

Стоило произнести ее имя и настроение изменилось. Бладуард склонил голову и произнес взволнованно:

— А вы осознаете, что причиняете ей вред? Вы унижаете ее тем, что втягиваете в подобную историю. Художник воспроизводит на холсте только свой внутренний мир. Вы мешаете ей стать великим художником.

Он бредит, подумал Мор. Тем не менее эти слова глубоко задели его. С какой стати он терпит этого маньяка? Вопли из бассейна достигли высшей точки. Ему пришлось повысить голос, чтобы Бладуард расслышал его:

— Оставьте нас в покое! Вы нам не сторож. И закончим на этом.

Но Бладуард не успокоился:

— Она молода, ее жизнь только начинается, перед ней стоит много задач…

— Да будет вам, Бладуард! Вы все это говорите потому, что ревнуете, потому что сами в нее влюбились!

Там, в бассейне, вдруг прозвучал свисток. И тут же наступила тишина. Плеск воды тоже смолк. Дождь прекратился, наступило настороженное молчание. Мор теперь горько сожалел о своих словах. Бладуард глядел мимо него, растерянно помаргивая.

И тут Мор расслышал чьи-то голоса, очень близко от себя. Они раздавались из-за стены и до сих пор их заглушали крики пловцов в бассейне. Кто-то разговаривал на соседнем корте. Мор и Бладуард переглянулись. Минуту прислушивались. Потом Мор вышел в коридор и вошел в соседний корт, Бладуард за ним.

Перед ними предстала следующая картина. Привалившись спиной к стене, вытянув одну ногу, а другую согнув в колене, сидел Дональд Мор. Впереди, поддерживаемый ногой Дональда, скрестив ноги, полулежал Джимми Кард.

Они уставились на вошедших. Потом, словно их дернули за нитки, вскочили и замерли в ожидании.

Мор смотрел на них, и весь его сдерживаемый до сих пор гнев вдруг вырвался наружу. «Вон отсюда!» — проговорил он тихим от ярости голосом. Они с Бладуардом посторонились. Мальчики молча прошли мимо них.

Издали донесся звон колокола, сзывающий учителей, дежурящих вечером в школе. Мор и Бладуард молча начали подниматься по тропинке.

Разрезая воду протяжными, неторопливыми движениями рук, Фелисити поплыла назад к берегу. Море было совершенно спокойно. Она плыла брассом, четко, размеренно, стараясь поднимать как можно меньше брызг. Вода с маслянистой мягкостью омывала ей подбородок, а солнце согревало лоб и высушивало капли влаги на щеках. Солнце уже догорало, но еще не утратило своей торжествующей власти над небесами. На берегу не было ни души. Фелисити плавала в скалистом заливе, где во время отлива у основания утеса обнажались нагромождения обточенных волнами камней. Во время прилива вода накрывала их, отрезая путь на сушу. Слева и справа от залива тянулись участки песчаного пляжа, там собирались курортники. Но здесь было безлюдно. Это было очень важно, так как Фелисити собиралась совершить магический обряд.

Еще в раннем детстве Фелисити поняла, что ей на роду написано стать колдуньей. Она обнаружила особый знак на своем теле — очень маленький бугорок пониже соска левой груди, не похожий на обычную родинку. Еще один сосок. Фелисити знала, что колдуньи имеют дополнительный сосок для вскармливания своих родичей; и хотя ее несколько смущала мысль о такой близости с потусторонними силами, она в то же