Не успел Атто ответить, как старик зашелся в клокочущем глухом смехе, казалось, бившем его изнутри. По его членам распространилась сильнейшая дрожь, и спутницам пришлось удерживать его с двух сторон, предупреждая от падения. Приступ веселости был сродни мучительной судороге, чудовищно исказившей черты его благообразного лица; на глазах выступили слезы.

– Но чу! – задыхаясь, продолжал он. – Магнит имеет свойство затаиваться в Эросе, и отсюда может проистекать грех. У тебя магнетический взгляд, но Господь отвергает грех. Господь не приемлет греха! – Тут он поднял палку и замахнулся на аббата.

Однако служанки остановили его, и одна из них повела его к выходу. Кое-кто из прихожан удивленно наблюдал за происходящим. Мелани спросил у второй девушки: «Почему он ко мне подошел?»

Одолев робость, она пояснила, что старик часто пристает к незнакомцам, обрушивая на них поток ученых слов.

– Он из Германии, автор многих трудов. Но ныне, когда разум оставил его, то и дело повторяет названия своих сочинений. Монахи обители стыдятся его и редко дозволяют выходить в город, он часто путает живых и мертвых. Однако он не всегда в таком состоянии. Мы с сестрой сопровождаем его на прогулках и порой становимся свидетельницами того, как к нему возвращается разум. Он даже пишет письма и поручает нам отправлять их.

Когда аббат выслушал эту трогательную историю, раздражение его как рукой сняло.

– Как звать его?

– Он человек известный. Отец Атаназиус Кирхер[129].

Удивлению моему не было предела.

– Как? Кирхер? Тот самый, который раскрыл тайну чумы?! – воскликнул я, вспомнив, как оживленно обсуждали постояльцы эту тему в самом начале карантина.

– Он самый, – подтвердил Атто. – Видно, пора тебе узнать, кто такой на самом деле Кирхер. Без этого многого не понять.

Звезда Кирхера с его беспредельной ученостью взошла некогда на научном небосклоне, и долгие годы к каждому его слову относились как к откровению.

Отец Атаназиус обосновался в Риме по приглашению папы Урбана VIII Барберини, наслышанного о его выдающейся эрудиции от тех, кто посещал университеты Вюрцбурга, Вены и Авиньона. Он говорил на двадцати четырех языках, изученных им за время продолжительных путешествий по Востоку. Он явился в Рим с многочисленными арабскими и халдейскими рукописями, а также огромным собранием иероглифических надписей. Преуспел во многих науках: теологии, метафизике, физике, логике, медицине, математике, этике, юриспруденции, политике, толковании Писания, науке ведения полемики, нравственной теологии, риторике и в искусстве логики. «Нет ничего прекраснее, чем знать Все», – говаривал он, и смиренно ad majorem Dei gloriam [130] познал тайны гномоники, полиграфии, магнетизма, арифмологии, музургии и фонургии, благодаря применению понятий символа и аналогии пролил свет на загадки каббалы и герметизма, сведя их до уровня пранаук.

Он ставил поразительные опыты с помощью механизмов собственного изобретения. В основанном им при Римском колледже музее собрал: часы, приводимые в действие корневищем растения, следующего за солнцем, механизм, преобразующий свет свечи в человеческие фигуры и фигурки животных, а также невероятное множество катоптрических инструментов, спагирических печей, механических органов и солнечных часов.

Ученейший иезуит прославился также изобретением универсального языка, с помощью которого можно было бы общаться людям всего мира, притом столь прозрачного и совершенного, что епископ Виджевано послал ему восторженное письмо, в котором извещал, что выучился этому языку менее чем за час.

Почтенный профессор Римского коллежа разгадал также, какова в действительности была форма Ноева Ковчега, что за животные на него попали и в каком количестве, как были расположены клетки, насесты, кормушки, корыта, точное расположение дверей и окон. Также он geomelrice et mathematici [131] доказал, что если бы Вавилонская башня была возведена, тяжесть ее была бы такова, что сместилась бы земная ось.

Но более всего Кирхер преуспел в изучении древних и забытых языков, которым посвятил ряд трудов, разрешивших вековечные тайны, и в числе прочих – корни верований древних народов. Он первым сделал понятными европейцам китайский, японский, коптский и египетский. Именно он расшифровал иероглифы на обелиске Александра, установленном кавалером Бернини на площади Навона. История обелиска, отреставрированного тем же Бернини по указаниям Кирхера, была из числа необыкновенных легенд, ходивших по поводу иезуита. Когда каменная глыба была найдена среди развалин Колизея, Кирхера тут же призвали. Несмотря на то что лишь три из четырех граней обелиска предстали взору исследователя, он описал и те символы, что были начертаны на еще покоящейся в земле грани. И оказался прав вплоть до мелочей.

– Когда вы с ним встретились, он был… как бы это сказать… – замялся я.

– Так и скажи: стариком. Великий гений к концу своего жизненного пути лишился разума, а вскоре и бренной оболочки: он умер год спустя. Для безумия нет различия между королем и простолюдином, – заявил Мелани. – В последующие дни мне подтвердили, что состояние отца Кирхера, несмотря на усилия иезуитов скрыть это, стало достоянием гласности. А теперь о главном. Если память тебя не подводит, ты должен помнить мой рассказ о письмах из кабинета Кольбера, присланных из Рима на имя Фуке и написанных явно священнослужителем. Речь в них шла о какой-то тайне, но о какой именно – не говорилось.

– Да, я помню.

– Так вот, это были письма Кирхера.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Ты прав, подвергая сомнению любые утверждения, ведь я еще не рассказал тебе о своем сегодняшнем озарении. Я до сих пор испытываю волнение. А волнение – дитя хаоса, нам же нужны лишь упорядоченные факты. Как ты, конечно, помнишь, изучая послания, я обратил внимание на то, что одно из них начиналось необычным выражением mumiarum domine, которого я сразу не понял.

– Да-да.

– Так вот, mumiarum domine означает «хозяину мумий» и, безусловно,