вниманием следить за здоровьем постояльцев. Одна ошибка, и санкций не миновать. Следует смотреть в оба, чтобы никто не покидал «Оруженосец» до окончания карантина. В любом случае возле постоялого двора установили два поста сторожевых, которые воспрепятствуют и побегу через окно, и срыву досок с дверей.

– Я во всем буду вам служить, – заверил я Кристофано, с нетерпением ожидая наступления ночи.

Новость об отмене перекличек хотя и была приятной во всех отношениях, но все же она поставила под вопрос согласованную с Атто проверку Библии отца Робледы. Я дал знать об этом Мелани запиской, подсунув ее под дверь, и отправился в кухню, опасаясь, как бы наш лекарь (совершающий обход всех пациентов) не застал меня беседующим с Мелани.

Кристофано сам окликнул меня из комнаты Помпео Дульчибени на втором этаже. Оказалось, что у уроженца Фермо случился приступ воспаления седалищного нерва. Мучимый болью, он лежал на боку в постели и умолял доктора поскорее поставить его на ноги.

С задумчивым выражением лица Кристофано возился с его ногами: приподнимал одну, приказывал согнуть другую, наблюдая, как это сказывается на больном. Тот начинал вопить, а Кристофано торжествующе покачивал головой.

– Мне все ясно. Необходим компресс со шпанской мухой. Мой мальчик, пока я буду его готовить, натри ему левый бок бальзамом. – С этими словами Кристофано протянул мне баночку а Дульчибени известил, что компресс придется носить восемь дней кряду.

– Целая неделя! Не хотите ли вы сказать, что мне придется так долго оставаться в постели?

– Разумеется, нет. Боль утихнет раньше. Бегать вы, конечно, не сможете. Но что из того, пока длится карантин, вам все равно нечем заниматься.

Дульчибени, явно не в духе, пробурчал что-то в ответ.

– Не стоит так отчаиваться. Иные, гораздо моложе вас, и те скручены болью. Отец Робледа уже несколько дней страдает от приступов ревматизма, хотя и не показывает этого. Видно, он очень деликатного сложения, ведь в «Оруженосце» вовсе не сыро. Да и погода установилась сухая и теплая.

Я вздрогнул. Подозрения в отношении отца Робледы получали подтверждение. Не без гадливости увидел я, как наш лекарь извлек из своей сумки пузырек с дохлыми жуками.

– Шпанские мухи, высушенные, – выхватив двух золотых с зеленью жуков, провозгласил он, размахивая ими у меня перед носом. – Не менее чудодейственны, чем пиявки. А кроме того, возбуждают половое влечение.

Он принялся толочь их над куском влажной марли, приготовленной для компресса.

– Ах вот как, у иезуита ревматизм! – по прошествии некоторого времени воскликнул Дульчибени. – Тем лучше, перестанет повсюду совать свой нос.

– О чем это вы? – спросил Кристофано, измельчая жуков с помощью небольшого ножа.

– Вы что же, не знаете, что орден иезуитов – рассадник шпионов?

Я задохнулся. Сейчас я узнаю что-то очень важное. Но поскольку Кристофано эта тема не заинтересовала, Дульчибени не стал ее развивать. Пришлось вмешаться мне.

– Это вы серьезно?

– Уж куда серьезнее! – убежденно отвечал Дульчибени.

Его послушать, так иезуиты были не только мастерами слежки, но и требовали, чтобы эта привилегия оставалась за их орденом, а любой, занявшийся тем же без их позволения, нес наказание. Прежде, до появления иезуитов, в интригах вокруг апостольского престола участвовали представители других орденов. Но после того как этим занялись последователи святого Игнатия, они сумели отвратить прочих. А все потому, что у понтификов всегда была надоба знать о самых потаенных делах государей. Когда стало ясно, что никому не превзойти иезуитов в этой области, папы провозгласили их героями: посылали в самые важные точки европейской политики, поддерживали их издавая буллы и даруя привилегии, отдавали им предпочтение перед всеми другими орденами.

– Простите, – возразил Кристофано, – но как они могут преуспеть в этом, если им запрещено посещать женщин, все всегда выбалтывающих, находиться рядом с преступниками либо просто ведущими неправедный образ жизни, да и…

По словам Дульчибени, все было просто: понтифики отдали в руки иезуитов таинство исповеди, и не только в Риме, но и по всей Европе. Исповедь позволяла им знать об умонастроениях как богатых, так и бедных, как королей, так и простолюдинов. А главное – проникать в замыслы советников и министров, состоящих на государевой службе: с помощью отработанной риторики они выпытывали у своих подопечных тайно вынашиваемые намерения.

Дабы целиком посвятить себя этой задаче и извлекать все большую выгоду, иезуиты добились от Святого Престола освобождения от иных обязанностей. А их жертвы тем временем попадали в расставленные сети. К примеру, представители королевской семьи Испании всегда пользовались услугами иезуитов в качестве исповедников и потребовали того же от министров на всех подчиненных испанской короне территориях. Иные государи, которые до того жили не тужили и знать не знали о хитрости иезуитов, стали думать, что эти отцы обладают каким-то особым даром, необходимым для таинства исповеди, и последовали примеру испанских правителей.

– Но должны же были их разоблачить, – вставил тосканец, в то время как панцири жуков трещали под его бистуреем.

– Оно, конечно, так, да только когда их хитрость бывала раскрыта, они переходили на службу к другому государю, всегда готовые предать и его. Вот отчего их любят и ненавидят в одно и то же время, – продолжал Дульчибени, – ненавидят за шпионство и предательство и любят за то же; презирают за то, что они добиваются наибольших выгод для своего ордена и губят множество народу, и любят за то, что лучших шпионов не найти. В сущности иезуиты заслуживают этой привилегии, ведь другие терпят поражение, не успев приступить к делу. Если иезуиты за кого взялись, они прилипают к нему что смола, ни за что не отделаешься. Во время восстания в Неаполе было забавно наблюдать, как они мертвой хваткой вцепились в Мазаньелло[102] по поручению вице-короля Испании и в вице-короля Испании по поручению Мазаньелло. А действовали так ловко, что никто в обоих станах ничего не заподозрил, в общем, не щадили ни волков, ни овец…