Виктор взять деньги наотрез отказался: пусть порадуются дети и учителя. Грех зарабатывать на том, что случилось. А у него новые цветы вырастут, за розами дело не станет. Он вытер руки полотенцем, попрощался с братом и невесткой, а Лене на прощание протянул огромную белую розу:

– Она у меня самая первая распустилась, значит, счастье должна принести.

Лена обняла и поцеловала его в щеку:

– Спасибо тебе, Виктор. Так и быть, постараюсь стать счастливой.

За тридцать минут до начала праздника розы с триумфом были доставлены в школу, и теперь девушки в темноватой учительской раздевалке спешно приводили себя в порядок. Внезапно непонятный шум отвлек их от припудривания носов и подкрашивания губ. Лена выглянула в коридор и онемела от изумления. Этот пострел везде поспел!

Ее папашка с видеокамерой на плече в окружении передовой школьной общественности прошествовал в кабинет директора. Следом за ними прошли Алексей в светлом летнем костюме и босс поселка, грузный, с переваливающимся через брючный ремень основательным брюшком Симонян Георгий Георгиевич. В народе его звали просто Жор Жорычем, намекая на его недюжинный аппетит.

– Все, пропал твой батя, теперь его до вечера не увидишь, тем более Жор Жорыч здесь пасется. – Выглядывавшая из-за ее плеча Верка была уже в курсе всех событий. Правда, о вечеринке Лена предпочла умолчать, справедливо решив, что и так слишком много рассказала.

Праздник, как всегда, растянулся. Поздравляющие сменяли друг друга: первоклассники, первая учительница, последняя учительница, одна мама, другая, тихие всхлипывания расчувствовавшихся преподавателей и родителей... Лена знала, что и ей предстоит точно такое же испытание на следующий год, и стойко сносила все тяготы школьного торжества.

Наконец слово предоставили директору лесхоза.

Ее десятиклассницы подались вперед, чуть не отдавив ей ноги: «Смотри, Людка, какой красавчик!»

Девчонки торопливо зашептались. Лена про себя усмехнулась – и эти туда же! Медом этого мужика намазали, что ли? Ишь, как ее соплюшки на него среагировали.

Между тем сам источник женских волнений о чем-то говорил со школьного крыльца, улыбаясь широкой, открытой улыбкой.

– Вот тебе и унтер Пришибеев, смотри, как улыбается обалденно, – прошептал кто-то из молодых учителей за спиной.

Сама же Лена не понимала ни слова. На крыльце стоял совершенно иной, незнакомый ей мужчина. С трудом верилось, что это он так жадно целовал ее вчера, предлагал стать любовницей. Затаив дыхание, она наблюдала, как он принял цветы и, наклонившись, чмокнул хорошенькую выпускницу в щеку. Девчонка зарделась, а школа взорвалась криками, свистом и оглушительным хлопаньем в ладоши.

Отец шнырял с камерой по площадке, потом снял общий план. Лена поняла, что он доволен: по- дружески о чем-то переговорил с директором школы, а с Симоняном обменялся крепким рукопожатием.

Уже из учительской она видела, как гостей торжественно проводили до служебной директорской «Волги». Отцу тоже вручили цветы, и он, не зная, что с ними делать, сунул букет в руки Зотихе. Пышнотелая дама в черном гипюровом платье важно процокала на высоченных каблуках в машину, нежно прижимая к груди неожиданный подарок от столичного гостя.

Через два часа Лена вернулась домой, но отца, конечно же, не обнаружила. Тогда она перемыла грязную посуду, которую он оставил в раковине, перекусила, на скорую руку приготовила обед. Отца все не было. Эльвира Андреевна выпустила на улицу Флинта и отправилась с ним прогуляться в рощу. Несколько раз она останавливалась и поглядывала на спуск с горы. Наконец послышалось рычание мотора. Запыленный джип остановился напротив дома.

Отец, усталый, голодный, но со счастливой улыбкой ввалился в гостиную. Поздоровавшись, он пристроил чехол с видеокамерой в углу, тут же поставил большую спортивную сумку. Поцеловав Лену в щеку, Максим Максимович отправился мыться и переодеваться. За обедом он без конца шутил, рассказывая, как знакомился с поселком. Оказывается, ему многое удалось сегодня отснять, побывал он и в цехах, и в мастерских, отдал должное конторским красавицам и исчадию ада – Митрофану. После школы они с Алексеем успели съездить на пасеку, и отец заставил дочь попить чаю со свежим цветочным медом, баночку которого получил в подарок.

После обеда они перешли на балкон мансарды.

Максим Максимович с удовольствием взирал на лежавший внизу Привольный.

– Теперь я тебя начинаю понимать, дочь. Люди тут чудесные, открытые, честные. Природа великолепнейшая! Здесь, наверное, на пенсии жить одно удовольствие. Всю жизнь мечтал о таком вот благословенном уголке!

– За чем же дело стало? Перебирайтесь ко мне. Места на все семейство с лихвой хватит, – весело предложила Лена.

Отец крякнул и почесал в затылке.

– Честно говоря, дочура, я приехал сюда с конкретным заданием: бабушка и мама строго-настрого приказали мне забрать тебя, как они выразились, из сибирской ссылки. И действительно, все твои родственники в Москве, в газету тебя с распростертыми объятиями обратно возьмут, я уже говорил с редактором. – Отец умоляюще посмотрел на дочь. – Пойми, бабушка уже старенькая, мама постоянно украдкой плачет. Пожалей их, дочка.

– Папа, почему вы не хотите меня понять? Я ведь уехала не из-за того, что Сережа погиб. Я от себя, той прежней, избалованной, привыкшей, что все легко дается, убежала.

Лена встала и подошла к перилам балкончика.

– Конечно, я не спорю, кое-что в газете у меня стало получаться, да и замуж снова, наверно, могла бы выйти. Но здесь я многое поняла. Вы все там или витаете в облаках, или уж слишком роете, все чернуху какую-то выискиваете. Здесь же люди такие, какие они есть: если любят, так любят, ненавидят, так ненавидят. – Лена улыбнулась. – Тут даже слухи нечто совсем другое, чем шушуканье за твоей спиной в Москве. Я всегда могу сказать все, что думаю, и меня поймут. А ты, папа, можешь ли сказать громко, честно, ничего не боясь, о том, что знаешь? Вряд ли.

Отец подошел, обнял Лену за плечи.

– Хорошо. – Он поцеловал ее, как маленькую, в макушку. – Оставим разговор до Москвы, уж в отпуск, надеюсь, ты выберешься? Кстати... – Он широко развел руки, полной грудью вдохнул свежий, настоянный на травах воздух. – Дачу я в этом году все-таки достроил. Наши женщины там уже с марта безвылазно живут. Я в субботу им продукты завожу, забираю мамины работы. Посвежели обе на воздухе, помолодели. У них все уже там буйным цветом цвело и зеленело, когда я уезжал. У тебя на грядках вроде тоже что-то кустится. Неужели все сама и не помог никто?

– Ты меня, папка, за белоручку держишь? Я за эти годы, что на квартире жила, даже дрова рубить научилась и русскую печь топить...

– Вот и в школе о тебе хорошо отзывались. Прижилась ты тут, смотрю. – Отец задумчиво оглядел дочь. Красотой, тут уж ничего не скажешь, она пошла в мать и только ростом в него, да и характером – гордым и независимым.

– Лена... – Максим Максимович сел в кресло, отпил остывший чай. – Ты «Комсомолку» выписываешь?

– Выписываю, если тебе что-то нужно, подшивка у меня недалеко, в шкафу...

Максим Максимович потянул ее за руку:

– Сядь-ка, послушай меня, я тебе сюрприз приготовил: где-то со дня на день в газете целая полоса выйдет...

– Твоя статья? О ком?

– О Сереже Айвазовском, твоем муже. И легендарном Айвазе – командире специальной разведгруппы.

– Папка. – Лена поднесла руки к щекам, загоревшимся от прилившей крови. – Папка, тебе что-то удалось узнать?

– Не все, конечно. Кое-какие факты, фотографии... Многое еще засекречено, но я попытался выжать все до максимума, нашел тех, кто учился с ним, учителей, воспитателя в детдоме, ребят из его разведгруппы. Я думаю, мы, его самые близкие люди, практически ничего о нем не знали. А он, оказывается,