— Валяй, матери!.. Катай, канонницы!

И певец сладкогласный, оглянуться не успели, как поел все пироги и левашники.

— Да подлей же настойки-то, Михайловна!

И пошел канонниц хватать да щупать.

— Юродствует, — шепчут они, — юродствует.

А Варлаам допевает песнь душеспасительную:

Да как пустится в присядку. И пошел иную псальму припевать:

И цап-царап молодую хозяйкину невестку за рукава беломиткалевые… Запустил десницу за ворот…

— Чтой-то за безобразие?.. Господи! — закричала невестка, недавно взятая из Москвы и еще не знавшая таких подвигов преподобных отцов.

— Юродствует, матушка, юродствует! — шепчут ей. — Это он плод чрева твоего благословляет.

Спровадили кой-как блаженного юроду в Гришину келью. Не обошлось без греха: дорогой на усаде двух работников искровянил… Добравшись до места, не разоблачась, повалился на пуховик и тотчас захрапел во всю ивановскую.

Не раз случалось Грише видать бесчиние старцев; но такого и он еще не видывал. Когда, бывало, они ночью, в келейной тиши, тихомолком бесчинствуют, всю беду на дьявола он сваливал. 'Известно, — думает, — окаянный силен; горами качает. Представить человеку сонное мечтание либо неподобное видение — ему нипочем'. Но сколь ни вспоминал юный келейник изо всего прочтенного им — в «Патериках», в «Прологах», в 'Книге о Старчестве' и в разных «Цветниках» и 'Сборниках', — нигде нет того, чтобы бес, вселясь в инока, при двадцати человеках такие дела творил… 'Разве что в самом деле юродствует?' — Об юродах же Гриша читал и слыхал немало, самому ж видать их еще не случалось… 'Юрод — отец Варлаам, — думает он, — иначе как же можно, чтоб иноку при мирском народе, в камилавке, в кафтыре, грибезовским горлом скаредные песни петь, плясать бесовски и непотребства чинить'.

Но когда ночью услыхал Гриша беседу проспавшегося Варлаама со старинным приятелем его Мардарием, когда узнал он, что Варлаам за пьянство из десяти скитов был выгнан, а за непотребство два раза в остроге да в рабочем доме сидел, а один раз своя же, братья, раскольники, ему за бесчинство на девичьих посиделках бороду спалили, — смекнул тогда юный подвижник, что Варлаамово юродство на иную стать уложено.

'Что ж это за старцы, что за столпы правой веры? — размышляет Гриша. — Где ж те искусные старцы, что меня бы, грешного, правилам пустынной жизни научили? Где ж те люди, что правую бы веру уму моему раскрыли?.. Неужли кроме меня нет на свете человека, чтоб истинным подвигом подвизался и сый борим дьяволом устоял бы в прельщеньях, не поругался бы святому своему обещанью?'.

Шире и шире разрастались горделивые думы в распаленной голове Гриши. Высокоумие в конец его обуяло. Еще поглядел он на несколько старцев, еще послушал их разговор — и сказал богу на молитве:

'Господи: есть ли человек праведен паче мене?'