экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности культуры».

Уф…

А теперь попробуйте приложить этот эталон к евреям. Мешает, правда, расплывчатое слово «культура»… Я-то лично называю культурой любую наследуемую систему коллективных мнимостей, и с этой точки зрения нацией является любая общность людей, которая таковой себя воображает. Но т. Сталин основывал свой марксистский анализ на твердой материалистической почве недвусмысленных признаков, — «объективных», то есть доступных наблюдению любого не включенного в национальные фантазии чужака. Который именно слона-то и не способен разглядеть.

А потому чудесный грузин за двадцать лет до рождения Еврейской автономной области уже вынес еврейскому народу свой первый приговор: «Можно представить людей с общим „национальным характером“ и все-таки нельзя сказать, что они составляют одну нацию, если они экономически разобщены, живут на разных территориях, говорят на разных языках и т. д. Таковы, например, русские, галицийские, американские, грузинские и горские евреи, не составляющие, по нашему мнению, единой нации».

Вот так. Не составляющие.

Но если им кажется, что составляющие?

Креститься надо, если кажется.

А вот они упорно не крестились. А держались за свои предрассудки. За ни на чем не основанное чисто психологическое единство.

Которое, однако, оппоненты К. Сталина, Шпрингер и Бауэр, считали решающим признаком нации. Нация, по Шпрингеру, — «культурная общность группы современных людей, не связанная с „землей“». Бауэр отказывается и от языка: «Евреи вовсе не имеют общего языка и составляют тем не менее нацию». Нация для Бауэра — «вся совокупность людей, связанных в общность характера на почве общности судьбы». И я готов с этим согласиться, уточнив, что общность характера и общность судьбы — это в огромной степени те фантазии, которым нация предается по поводу самой себя, в сочетании с теми фантазиями, которым предается относительно нее остальное человечество.

Один из виднейших духовных вождей дореволюционного российского еврейства, знаменитый историк и общественный деятель Семен Маркович Дубнов, тоже, кстати, придерживался концепции духовного, или культурно-исторического, национализма, полагая нацию культурно-исторической категорией, а потому считал, что еврейскому народу не нужна особая территория — с него довольно культурной автономии. Но это к слову: на подобную мелкую дичь Сталин не тратил полемических зарядов (хотя впоследствии охотно расходовал заряды пороховые, не без оснований полагая, что культурная автономия лишь первый шаг к сепаратизму: каждой культуре и в самом деле необходим уголок, где бы она царила безраздельно). Он метил в лидера австромарксизма социал-предателя Отто Бауэра: «Бауэр говорит о евреях как о нации, хотя и „вовсе не имеют они общего языка“, но о какой „общности судьбы“ и национальной связности может быть речь, например, у грузинских, дагестанских, русских и американских евреев, совершенно оторванных друг от друга, живущих на разных территориях и говорящих на разных языках?

Упомянутые евреи, без сомнения, живут общей экономической и политической жизнью с грузинами, дагестанцами, русскими и американцами, в общей с ними культурной атмосфере[2]; это не может не накладывать на их национальный характер своей печати; если что и осталось у них общего, так это религия, общее происхождение и некоторые остатки национального характера. Все это несомненно. Но как можно серьезно говорить, что окостенелые религиозные обряды и выветривающиеся психологические остатки влияют на „судьбу“ упомянутых евреев сильнее, чем окружающая их живая социально-экономическая и культурная среда? А ведь только при таком предположении можно говорить об евреях вообще как об единой нации.

Чем же отличается тогда нация Бауэра от мистического и самодовлеющего „национального“ духа спиритуалистов?»

Тем, отвечу я, что в человеческой фантазии нет ничего мистического, но она, тем не менее, есть то главное, что отличает человека от животного. Человека от животного отличает способность относиться к плодам своей коллективной фантазии гораздо более серьезно, чем к реальным предметам: самые высокие и прекрасные творческие подвиги человек совершил, служа воображаемым целям. Но для Сталина «психологические остатки» суть что-то заведомо презренное: «Что это, например, за еврейская нация, состоящая из грузинских, дагестанских, русских, американских и прочих евреев, члены которой не понимают друг друга (говорят на разных языках), живут в разных частях земного шара, никогда друг друга не увидя, никогда не выступят совместно ни в мирное, ни в военное время?![3]

Нет, не для таких бумажных „наций“ составляет социал-демократия свою национальную программу. Она может считаться только с действительными нациями, действующими и двигающимися, и потому заставляющими считаться с собой».

Заставляющими считаться с собой…

В последней фразе Сталин нечаянно выдает самую соль своих убеждений: считаться только с тем, что заставляет считаться с собой. Это относится и к русским, и к американцам, и к троцкистам, и к кулакам; но и к евреям тоже. То есть сумеют евреи заставить считаться с собой — значит, они нация, не сумеют — пусть не обижаются. Или обижаются. Но только так, чтобы об этом никто не знал.

Но если не религия и прочие психологические остатки, то что тогда, по Сталину, создает нацию? Как что — буржуазия, «буржуазия — главное действующее лицо», а «основной вопрос для молодой буржуазии — рынок. Сбыть свои товары и выйти победителем в конкуренции с буржуазией иной национальности — такова ее цель». А почему бы, наоборот, не сомкнуться с буржуазией иной национальности ради победы над своей? Нет не только ответа, но и вопроса.

«Стесненная со всех сторон буржуазия угнетенной нации естественно приходит в движение. Она апеллирует к „родным низам“ и начинает кричать об „отечестве“, выдавая собственное дело за дело общенародное», — как видите, слово «отечество» можно писать только в кавычках, ибо классовые интересы важнее национальных, «общенародных», которых, впрочем, даже и не существует: они только средства для реализации классовых. Остается лишь поражаться глупости низов, из века в век согласных сражаться за чужое дело. Ибо народ как целостная структура для дела Ленина — Сталина не представляет никакой ценности.

Это и есть итог: «Национальная борьба в условиях подымающегося капитализма является борьбой буржуазных классов между собой».

Не конфликт грез, самый непримиримый из конфликтов, а рациональный конфликт интересов — вот что такое, по Сталину, национальная борьба. Можно бесконечно спорить, был ли Сталин «зоологическим» антисемитом, то есть ненавидел ли он евреев без всякой причины (чего никогда не бывает) или ненавидел их лишь тогда и в той степени, когда начинал видеть в них опасность (как бывает почти всегда, вернее, просто всегда). Но если вдуматься в его взгляды на национальный вопрос — взгляды, высказываемые в предельно открытой и респектабельной форме, — то из них вполне отчетливо явствует, что ни на какую особую еврейскую жизнь российские евреи рассчитывать не могут. А если они вдруг попытаются заставить считаться с собой, он им покажет, кто с кем должен считаться.

Право же наций на самоопределение есть вовсе не абсолютное право, а лишь техническое средство максимально ослабить межнациональную вражду для того, чтобы максимально усилить классовую, чтобы объединить низы всего мира против верхов. Право наций на самоопределение, повторяет Сталин, конечно, не значит, что социал-демократия будет поддерживать все и всяческие особенности и учреждения нации, она будет поддерживать только те, которые помогают создать «единую интернациональную армию».

А все попытки выделить хотя бы даже и внутри этой армии отдельный национальный полк будут караться — возможно, в тихой предвоенной Австрии К. Сталин и сам еще не догадывался, с какой чудовищной и, кажется, даже ненужной жестокостью. Пока он вроде бы испытывал только раздражение против «австромарксистов», пытающихся совместить национальные интересы с классовыми, а не подчинить безоговорочно первые вторым во имя создания все той же «единой интернациональной армии».

Но какой же способ сосуществования в одном государстве различных наций (причем не только тех, кто заставлял с собой считаться) предлагал Отто Бауэр? Прежде всего, нации остаются внутри прежнего государственного союза (некоторые из них так проникли друг в друга, что пришлось бы относить к разным