прямо-таки ледяным – немножко терпения, это шампанское оттает. А если и нет – лучше замороженное шампанское, чем разбавленный уксус.
Обедало нас девять джентльменов, все холостые. Один проживал «Дом №… улица Королевской скамьи, Темпл»; второй, третий, четвертый и пятый в разных дворах или переулках с не менее звучными наименованиями. Это был, можно сказать, сенат холостяков, присланных на данный обед из отдаленных друг от друга округов, дабы представить безбрачие Темпла. Более того, здесь представлены были, как в Большом парламенте, лучшие холостяки большого Лондона. Кое-кто прибыл из отдаленных районов города, – видные юристы и просто неженатые мужчины из Линкольн-Инн, Фэрнивалз-Инн,[11] а один джентльмен, на которого я взирал не без благоговейного страха, прибыл из места, где некогда, холостяком, проживал лорд Верулам[12] – из Грэйз- Инна.
Квартира расположена была довольно далеко от земли, по дороге на небо. Не знаю, сколько истоптанных старых ступеней я пересчитал, пока до нее добрался. Но хороший обед, да еще в недюжинной компании, надо заработать. Я не сомневаюсь, что наш хозяин поместил свою столовую так высоко в расчете обеспечить достаточно предварительной гимнастики, необходимой для того, чтобы оценить и переварить его обед.
Обстановка была самая непритязательная, мебель старая и удобная. Ни нового, блестящего красного дерева, еще липкого от невысохшей политуры; ни роскошных оттоманок и соф, на которые и присесть-то боишься. Вот что каждому разумному американцу следовало бы перенять у каждого разумного англичанина: что блеск и мишура, безделки и побрякушки вовсе не обязательны для домашнего отдохновения. Американский Бенедикт на бегу хватает жесткую котлету в золоченом ресторанчике; английский холостяк, сидя за простым, неполированным столом, не спеша обедает дома своей несравненной южноанглийской бараниной.
Потолок в комнате был низкий. Кому интересно обедать под куполом собора святого Петра? Высокие потолки! Если они вам требуются, и чем выше, тем лучше, и если рост у вас достаточный, тогда поезжайте обедать с жирафами под открытым небом. Пришло время, девять джентльменов уселись перед девятью приборами, и работа закипела.
Если память мне не изменяет, все началось с супа из бычьих хвостов. Он был красивого красно-рыжего цвета, и приятный его аромат быстро заставил меня забыть, что для начала я при виде его вспомнил не то хлысты погонщиков, не то кнут школьного учителя. (Тут мы, чтобы передохнуть, выпили немножко кларета.) Следующим мы почтили Нептуна – был подан палтус, белоснежный, пышный, желатинистый в самую меру и елейный, но не слишком. (Тут мы выпили по рюмке хереса.) Когда были убраны эти легкие стрелковые цепи, появилась тяжелая артиллерия под командованием знаменитого английского полководца Ростбифа. Адъютантами у него были: седло барашка, жирная индейка, куриный паштет и прочие вкусности, а в авангарде высланы девять серебряных графинов шипучего эля. Когда и эта тяжелая артиллерия исчезла следом за стрелковой цепью, на столе появилась отборная бригада дичи, и пламя костра заменил красный отблеск бутылей.
Дальше следовали пироги, пудинги, всевозможные лакомства, затем сыр и печенье. (Исключительно для порядка, чтобы не пренебречь доброй старой традицией, мы здесь выпили по стакану доброго старого портвейна.)
После этого убрали скатерть и, подобно армии Блюхера,[13] появившейся на поле Ватерлоо в последнюю минуту, притопал новый отряд бутылок, запыленных после поспешного марша.
Руководил всеми этими маневрами удивительный старичок – фельдмаршал (язык не поворачивается назвать его так скучно – официант), с белоснежными волосами и салфеткой и с головой, как у Сократа. За столом то и дело смеялись, но он, занятый важной работой, даже не снизошел до улыбки. Истинно почтенный муж! Выше я попытался набросать хотя бы приблизительный план кампании. Но всем известно, что хороший дружеский обед – предприятие беспорядочное, и описать его во всех подробностях едва ли возможно. Так, я упомянул о стакане кларета, стакане хереса и кружке эля, о каждом в определенное время. Но то были, так сказать, всего лишь парадные вехи. А перемежались они бесчисленными возлияниями, потребность в которых возникала вне программы.
Девять холостяков были, казалось, не в шутку озабочены здоровьем друг друга. Все время они в самых серьезных выражениях высказывали надежду, что сосед справа и сосед слева будут здравствовать и чувствовать себя отменно как можно дольше. Я заметил, что когда одному из этих добрых холостяков приходила охота выпить еще вина (исключительно «ради желудка»,[14] как Тимофею), он не прикасался к бокалу, если не уговорит еще какого-нибудь холостяка присоединиться к нему. Казалось, если кто увидит, как он осушает одинокий, ни с кем не разделенный бокал, это будет истолковано как поступок нескромный, эгоистичный, небратский. А пока лилось вино, состояние духа у нашей компании все более приближалось к полной сердечности и раскованности. Все стали рассказывать разные интересные истории. Были извлечены на свет избранные эпизоды из личной жизни, как лучшие марки мозельского или рейнского, что приберегаются только для самых любимых гостей. Один рассказал нам, как сладко ему жилось студентом в Оксфорде, прибавив парочку соленых анекдотов о высокородных лордах, его закадычных приятелях. Другой, седовласый, с солнечным лицом, не упустивший, по собственному его признанию, ни одного случая посетить на досуге Нидерланды, чтобы осмотреть там прекрасную фламандскую архитектуру, – этот ученый, седовласый, солнечноликий старый холостяк мастерски описывал затейливую роскошь старинных гильдий, магистратов и ратуш, еще сохранившихся на родине древних фламандцев. Третий, прилежно посещавший Британский музей, был кладезем сведений о тамошних редкостях, восточных рукописях и бесценных книгах-уникумах. Четвертый недавно воротился из поездки в Старую Гранаду и, конечно же, делился сведениями о сарацинах и крестоносцах. Пятый рассказал о запутанном судебном деле. Шестой был знатоком по части вин. У седьмого был припасен любопытный анекдот из личной жизни Железного Герцога,[15] никогда не печатавшийся и доселе не рассказанный ни в людном собрании, ни в тесном кругу друзей. Восьмой, оказалось, в последнее время разнообразил свои вечера, переводя комическую поэму Пульчи,[16] и теперь прочел нам несколько особенно забавных кусков из нее.
Так протекал этот вечер, и о точном времени нас оповещали не водяные часы короля Альфреда,[17] а винный хронометр.
А стол между тем превратился в некое подобие Эпсомского ипподрома [18] – удлиненное кольцо, по которому мчались друг за другом графины. Опасаясь, что один какой- нибудь графин не успеет вовремя достигнуть финиша, вслед ему посылали другой, чтобы поторопить; а потом третий – поторопить второго, и четвертый, и пятый, и так далее. И с начала до конца не было ничего слишком громкого, ничего грубого или распущенного. Судя по безупречной серьезности и невозмутимости нашего фельдмаршала Сократа, я готов поклясться, что, если бы он усмотрел в обслуживаемых им войсках хоть малейшее нарушение приличий, он немедленно удалился бы, даже без предуведомления. Впоследствии я узнал, что, пока мы пировали, некий болящий холостяк в комнате за стеной выспался всласть впервые за три долгие томительные недели.
Здесь люди, ни разу не повысив голоса, полностью вкусили хорошей еды и питья, дружеских чувств и дружеской беседы. Мы все были братьями. Довольство – братское, родственное довольство, вот чем был отмечен этот обед. И между прочим было совершенно ясно, что у этих благодушных мужчин нет жен и детей, требующих забот и внимания. Почти все они были путешественниками, ведь только холостяки могут путешествовать свободно, не испытывая уколов совести за бегство от домашнего очага.
Холостяцкому их воображению нелепостью показалось бы душевное горе, жупел под названием беда. Могут ли люди с широким кругозором, с глубоким знанием жизни и пониманием ее проблем, как философских, так и житейских, – могут ли они допустить, чтобы их морочили такими монашескими баснями? Душевное горе! Беда!. Все равно что чудеса у католиков. Ничего этого нет. Передайте-ка херес, сэр! Полно, полно, не может этого быть. Портвейну, сэр? Пожалуйста. Ерунда, и не говорите. Из этого графина вам, кажется, последнему, сэр.
Так оно и шло.
Вскоре после того как была убрана скатерть, наш хозяин бросил выразительный взгляд на Сократа, и тот, невозмутимо дойдя до окна, воротился к столу с огромной изогнутой трубой, прямо-таки иерихонской
