равно являются бессмысленной тратой средств. Мне дана возможность зарубить кое-какие проекты, которые всегда казались мне дикими, – сказал он. – Некоторые фантазии Мессершмитта, например.
Эрнст смотрел тучей. Он выглядел как человек на грани нервного истощения, а не на вершине успеха.
– Эрнст, – сказала я, – ты не хочешь взять отпуск?
– Вздор! – сказал он и взял шляпу. – Пойдем куда-нибудь. Я не могу оставаться в этой квартире сегодня.
Спускаясь по лестнице, он сказал:
– Тут затевается история с новым секретным истребителем. Не интересуешься?
Он не сказал, какая именно история.
Мессершмитт явился на Лейпцигерштрассе через несколько дней.
– Я пришел, – сказал он Эрнсту, – чтобы узнать, по какой причине вы отменили разработку не только планера моего «Ме-двести шестьдесят два», но и двигателя «Юмо». Возможно, от вашего внимания ускользнуло то обстоятельство, что это принципиально новый двигатель. За ним будущее. Мы занимаем ведущее положение в области данных исследований и должны его сохранить. Генерал, вы можете аннулировать любые контракты,
Эрнст, бледный как полотно, сказал:
– Я буду принимать такие меры, какие считаю нужным.
– Я пойду к Мильху.
– Мильх не вправе оспаривать мои решения.
– Тогда я пойду еще к кому-нибудь.
– Пожалуйста. Главнокомандующий дал мне полную свободу действий.
– Вы поставили крест на будущем германской авиации, – заявил Мессершмитт.
– Ни о какой отмене заказа речи не идет, – раздраженно сказал Эрнст. – Я просто приказал приостановить работу над проектом.
– Вы с таким же успехом могли бы выбросить его на помойку. Мы потеряем наши передовые позиции. Позвольте напомнить вам, что идет война.
– Именно поэтому я вынужден поступить так. Нам приходится экономить. Вам известно, – спросил Эрнст, ссылаясь на недавно изобретенную уловку, державшуюся в строгом секрете, – что половина бомб на складах наполнена бетоном?
– И по этой причине самолеты нужно снабжать моторами, работающими на резиновых приводных ремнях?
Эрнст подошел к двери и крикнул своего адъютанта.
– Кофе! – распорядился он. – Крепкий.
Он поставил перед профессором резную африканскую шкатулку, в которой хранил сигареты. Мессершмитт взял сигарету, закурил и прошелся по кабинету, рассматривая рисунки на стенах. Он остановился перед карикатурами. Эрнст был рад, что карикатура с изображением Мессершмитта не вывешена.
– Вы художник, – сказал Мессершмитт. – Я художник. Мы оба занимаемся не своим делом.
– Я летчик, – сказал Эрнст.
Адъютант принес кофе, и профессор сел. Он поставил чашечку на свое костлявое колено и стряхнул пепел в блюдечко.
– Идиотизм ситуации заключается в том, – сказал он, – что «Ме-двести шестьдесят два» может выиграть войну.
– Я не успею к сроку, – сказал Эрнст.
– Похоже, вы уверены, что война не затянется надолго.
– Сколько вам осталось до запуска машины в производство?
– Восемнадцать месяцев.
– Слишком долго. – Эрнст в любом случае не поверил Мессершмитту.
– Вы лишены воображения, – спокойно сказал профессор. – Более того, вы не разбираетесь в самолетах. Я это знаю. Я наблюдал за вами, когда вы рассматривали чертежи, и думал: вот человек, который не понимает, что он видит.
Он поставил чашечку на стол и поднялся с кресла. Вынул из внутреннего кармана блокнот и карандаш, резко раскрыл блокнот на столе Эрнста и принялся рисовать.
– Вот как работает реактивный двигатель.
– Покиньте мой кабинет, – сказал Эрнст.
Не разгибаясь, Мессершмитт поднял голову и посмотрел на него. Пристальный взгляд в упор, направленный снизу вверх, почти испугал Эрнста. Он невольно отшатнулся.
Мессершмитт закрыл блокнот и положил обратно в карман.
– Очень жаль, что наше будущее находится в таких руках, – сказал он. – Что вы собираетесь предпринять дальше? Прекратить разработку новой высотной версии «Бф-сто девять»?
– Конечно, нет.
– «Бф-сто девять» опережал свое время, – сказал Мессершмитт.
– Да. Это отличный самолет.
– «Ме-двести шестьдесят два» – его естественный преемник. До сих пор я ни разу не подводил вас. Позвольте мне продолжить работу, генерал.
– Нет, – сказал Эрнст.
Последовала пауза. Потом профессор взял свое пальто и коротко кивнул.
Эрнст понял, что не может отпустить его так. Он должен сказать что-то напоследок, утешить уязвленное самолюбие.
– Профессор, – сказал он, – вы вносите чрезвычайно важный вклад в дело нашей победы.
– Теперь вы произносите хвалебную речь. Какой смысл?
– В ближайшие несколько месяцев министерство сделает много новых заказов. Краткосрочные проекты, конверсия и тому подобное. У нас с вами широкое поле для совместной работы.
– Сотрудничество предполагает взаимопонимание, – прорычал Мессершмитт.
– Вот именно. Я прошу вас понять мою позицию. Думаю, могу заверить вас, что в будущем, подавая заявки на новые проекты, вы встретите в моем кабинете самый благожелательный прием.
Молчание. Потом они встретились глазами, и у Эрнста возникло ощущение, будто он тонет в холодной ванне, и холодное рукопожатие только усугубило неприятное впечатление.
Эрнст возлагал большие надежды на «грифона». Он заказал самолет Хейнкелю в 1938 году. «Грифон» должен был стать нашим стратегическим бомбардировщиком дальнего действия. Эрнст очень часто и подробно обсуждал проект с доктором Хейнкелем; при помощи этого самолета он рассчитывал реабилитироваться. Он летал на завод при каждой возможности, чтобы проверить, как движется строительство машины.
Один из таких визитов он совершил незадолго до своего разговора с Мессершмиттом.
«Грифон» казался огромным в своем ангаре, похожем на пещеру. Под самой крышей рабочие в комбинезонах сваривали швы фюзеляжа. Искры летели в разные стороны и соскальзывали с округлых стальных боков машины. В ангаре стоял оглушительный шум, невыносимая жара и кипела бурная деятельность. Самолет хранил величественное молчание.
– Он прекрасен, – сказал Эрнст Хейнкелю.
– Да.
Эрнст стоял на усыпанном опилками и металлическими стружками полу и завороженно смотрел на свое творение. Огромный киль самолета вздымался в дальнем конце ангара подобием паруса. Под рулем направления находился короткий отсек, предназначенный для хвостового орудия. Пока Эрнст любовался машиной, рабочий с мотком кабеля в руке спустился в задний отсек и скрылся из виду. Эрнст трепетал от возбуждения.
– Вы укладываетесь в график? – спросил он.
– Да. Если не произойдет ничего непредвиденного, он полетит через четыре месяца.
