Самолет чуть накреняется; на мгновение я решаю, что он собирается снова заложить вираж, развернуться и сделать четвертый заход, но он летит прямо вперед, проносится над фермерским домом, над гребнем холма и улетает прочь; гул мотора замирает вдали.

– Он попал в «бюкер»? – спрашивает генерал.

– Не знаю.

– Сходите посмотрите, пожалуйста.

Хвост и фюзеляж в нескольких местах прошиты пулями, но никаких серьезных повреждений нет, и топливные баки целы.

Я возвращаюсь и докладываю генералу. Он изучает карту, прикрывая фонарик ладонью, устроив раненую ногу на куче сена. Бинт насквозь пропитался кровью и выглядит зловеще.

– Где, по-вашему, мы находимся?

Я показываю.

– Значит, осталось еще пятьдесят миль. Машина дотянет?

– Если сумеем взлететь. Неизвестно, сколько у нас места для разбега. Здесь не развернуться.

– Хм-м. Что такое вы мне дали вместе с хлебом?

– Изюм.

– Похоже на овечий помет. Пытаетесь отравить меня, да?

– Если бы я хотела вас отравить, я бы прихватила яд посильнее овечьего помета.

– Гм. Пожалуй. Жаль, что попить нечего. Я умираю от жажды.

Вероятно, у него жар.

– Может, в доме найдется что-нибудь, – говорю я.

Вполне вероятно, в доме вообще ничего не найдется. Никто из нас не говорит этого вслух.

Я смотрю на часы. Раннее утро. Похоже, никакого другого времени суток не существует. Я страшно устала и вспоминаю, что в самолете есть одеяло.

– Пожалуй, стоит немного поспать.

– Мне нужно увидеться с Кейтелем, – задумчиво говорит генерал.

Я жую изюм. Принимая во внимание тот факт, что война закончилась (если не считать стрельбы, которая утихнет не сразу), что через час мы оба можем погибнуть и что я везу генерала под огнем по собственной воле, я нахожу возможным задать вопрос:

– Зачем вам нужно увидеться с Кейтелем?

Он удивленно смотрит на меня, вскинув голову с аристократическим высокомерием, и я словно воочию вижу за его спиной длинную вереницу фон Греймов – полковников, генералов и, возможно, фельдмаршалов.

– Зачем?

– Да.

После паузы он говорит:

– Похоже, вы забыли, что мне дан приказ сделать все возможное для освобождения Берлина. Кейтель располагает исчерпывающей информацией о позициях, занимаемых армией Венка. Само собой разумеется, мне нужно увидеться с ним.

Я задумчиво смотрю вдаль, на окутанные мглой таинственные холмы. Освобождение Берлина – несбыточная мечта; любая наша попытка обречена на провал. Прежде чем мы спустились в кроличью нору, генерал понимал это. Но недолгое пребывание в кроличьей норе пагубно сказалось на его способности мыслить здраво.

Я полечу с ним, куда он скажет, поскольку обязалась доставить генерала к месту назначения. Но на слово «приказ» у меня постепенно развивается аллергия. Нам придется поговорить на эту тему, пока не поздно и пока он еще не совсем сдал. Но боюсь, к такому разговору он никогда не будет достаточно готов.

– Как ваша нога? – спрашиваю я.

– Терпимо.

Лицо у него страшно осунулось. Мне приходит в голову, что в доме могут найтись какие-нибудь медикаменты. Возможно, какие-нибудь лекарства для животных. Сгодится почти все: обезболивающее, антисептики. Какого черта л беспокоюсь? Еще вчера я хотела убить его.

– Я собираюсь наведаться в дом, – объявляю я.

– Это обязательно?

– Возможно, у них есть лекарства. Возможно, у них есть какое-нибудь питье.

– Возможно, у них есть что-нибудь похуже. – Генерал достает из кобуры огромный пистолет и сует мне. – Вот, возьмите.

– У меня есть пистолет.

– Возьмите этот. Из него можно уложить быка.

– Меня беспокоят вовсе не быки.

Но я беру пистолет, оставляю генералу свой маленький «вальтер» и направляюсь к длинному низкому зданию, держась в тени. Я напряженно прислушиваюсь, не залает ли собака, но кругом все тихо.

Я долго стою у двери, стараясь различить какой-нибудь шорох или любой другой звук, свидетельствующий о том, что в доме кто-то есть. Мертвая тишина, только один раз я обмираю от ужаса, когда мимо пролетает сова.

Я поворачиваю дверную ручку: дверь не заперта. Это меня пугает, но я вхожу. В правой руке я держу убойной мощности пистолет генерала, а в левой фонарик. Луч света скользит по коридору, и через несколько секунд мое зрение подтверждает то, что говорит мне обоняние: здесь бояться нечего. Если только здесь не нашел убежище кто-нибудь еще более безумный, чем мы с генералом. Ибо я видела такое и раньше. Так порой поступают люди в состоянии безысходной ярости и отчаяния.

В коридоре, в выстланной плитняком кухне и в гостиной с разбитой мебелью полы усеяны кучками человеческих испражнений.

Осторожно ступая между ними, я прохожу в кухню и заглядываю в шкафчики. Солдаты наверняка все забрали, но посмотреть надо.

Они действительно забрали все, до последней крошки, до последней нитки. Искать здесь бинт бесполезно.

На заднем дворе нахолсу водяной насос. Он разбит вдребезги.

Я возвращаюсь к генералу, который в мое отсутствие заснул. Он просыпается с таким раздраженным видом, словно задремал исключительно по моей вине.

Узкий двор, на который мы приземлились, выходит к неогороженному полю. Оно и послужит нам взлетной полосой. Я пробую землю ногой и осторожно освещаю фонариком. Одно хорошо, что поле почти не вспахано.

Мы благополучно взлетаем и направляемся на север. Четыре часа утра.

Когда я впервые встретилась с Эрнстом на торжественном приеме в Гамбурге, он дал мне свой телефон. Он нацарапал номер на обратной стороне меню и сказал:

– Будете в Берлине, позвоните. Я приглашу вас на обед.

– Спасибо, – сказала я и положила меню в карман, не думая, что он говорит серьезно.

Он пристально посмотрел на меня.

– Вы ведь позвоните, правда?

– О да, – сказала я.

Я этого не сделала. В течение следующего года я наведывалась в Берлин несколько раз, но так и не позвонила Эрнсту. Иногда я натыкалась на меню с номером телефона, которое валялось у меня в чемодане или стояло за часами на каминной полке, и задерживала на нем взгляд. Поначалу я не звонила, поскольку слишком хорошо сознавала разницу, существовавшую между нами в плане профессиональном и социальном. По прошествии некоторого времени, когда я стала работать в Дармштадте, я почувствовала, что теперь в состоянии общаться с Эрнстом более или менее на равных. Но тогда уже было слишком поздно звонить – по крайней мере я так считала.

Потом однажды я столкнулась с ним в «Темпел-хофе». Я возвращалась с международных соревнований