твоей подружке. — И, состроив гримасу, Мэрион положил трубку.

— Он был сонный, — сказала Бобби. — Сам не понимал, что говорит.

— Я ему перезвоню.

— Мэрион, это было нечестно.

— Да нет, честно. Слыхала когда-нибудь про подсознание? Это оно говорило.

— Ох, Мэрион, — всхлипнула Бобби.

— Ты устала, — сказал он ей, — пошла бы поспала.

— То, что он говорил мне, было не с бухты-барахты: он так чувствовал, — выпалила Бобби и заплакала.

Фэй целых десять минут успокаивал ее и наконец отослал домой. На пороге, сконфуженно улыбнувшись, она протянула ему сто шестьдесят семь долларов, он похлопал ее по руке и велел отдыхать. Когда она ушла, он подумал, не стоило ли задержать ее подольше, и пожалел, что этого не сделал. Жизнь — вечное сражение с чувствами, и потренировать Бобби, когда она все еще лелеяла мысль, что влюблена в Айтела, было бы чем-то неизведанным.

Женское тщеславие. Мэриону хотелось раздавить его как таракана, и он пожалел, что выпил слишком много чая. Когда сидишь на чае, нельзя заниматься любовью — тело становится каким-то бесчувственным. А жаль, так как надо было бы заложить в мозг Бобби семя того, что никогда там не присутствовало, — зерно честности. Она никогда не любила Айтела, Айтел никогда не любил ее, даже полминуты не любил. Никто никогда никого не любил, за исключением редкой птицы, а редкая птица любит идею или ребенка-идиота. Заменить это людям может честность, и он вложит в них честность, вобьет им в горло.

И он подумал, что упустил редкий случай совершить это с Бобби. Ему следовало поступить так, как никогда не приходило в голову поступать: надо было попросить ее остаться. Она считала омерзительным то, чем занимается; он мог задержать ее на десять — двадцать минут, и ничего не предпринимать, совсем ничего. Почему раньше он так не подумал? И понял, что удержала его от этого гордость. Бобби ведь могла потом рассказывать об этом.

Неожиданно Мэрион решил расстаться с гордостью. Он это может. Он будет неуязвим, раз секс не интересует его, и тем самым станет выше всех. В этом тайна жизни. Все перевернуто, и надо поставить жизнь на голову, чтобы ясно все себе представлять. Чем больше Мэрион думал о том, что он мог бы проделать с Бобби, тем больше огорчался. Но ведь есть еще время вызвать ее, он может ее вернуть, и Мэрион улыбнулся при мысли о том, что ей придется в третий раз нанимать няню.

Однако думая об уроке, который следовало дать Бобби, он, к своему удивлению, обнаружил, что и без марихуаны чувствует себя бодрячком, так что теперь нелепо было звонить ей — он дал бы ей только противоположный урок: Бобби решит, что теперь влюблена в него. Фэй сам не знал, хотелось ли ему проткнуть кулаком стену или расхохотаться.

— Эй, Мэрти, как поживаешь, приятель? — послышался голос.

Мэрион вдруг осознал, что стоит посреди комнаты с закрытыми глазами, сжав изо всей силы кулаки в карманах халата.

— А-а, Пако, что скажешь? — ровным тоном спросил Фэй.

— Я на кайфе, Мэрти, на кайфе.

Пако, тощий мексиканец двадцати или двадцати одного года, с узким лицом и большущими глазами, смотрел на него словно приютский мальчишка, очутившийся в бурю под крышей. Глаза у него сейчас лихорадочно горели, и Мэрион знал, почему он пришел. Пако нужно было уколоться. Он петушился, красовался, размахивал руками, но лишь огромным усилием воли держал себя в узде.

— Знаешь, о чем я думал, — продолжал Пако все тем же бодрым тоном, — давненько я не видел Мэрти, этого охотника за юбками, малого, который всегда выручит другого малого…

— Что ты тут делаешь? — Мэрион знал Пако по киностолице: одно время он крутился в компании, где бывал Пако.

— Тут? Тут? Да я тут всего один день. Это город для птиц.

— Так или иначе, это город, — сказал Фэй.

Пако был самым жалким из компании. Он не умел постоять за себя, нелепо выглядел, был прирожденным козлом отпущения. Тем не менее его не трогали, так как считали немного сдвинутым. Вот как обстояло дело с Пако. Он был единственным в компании, кто мог сотворить такое, о чем другие не могли даже и подумать. Однажды Пако схватил ножницы и вонзил их в лидера компании, когда тот принялся рассказывать о его сестре.

Мэрион давно его не видел. Пако попался на воровстве и отсидел срок в тюрьме штата. То, что он вдруг появился через два года, не удивило Фэя. С ним все время такое случалось.

— Я слышал, ты промышляешь гашишем, — сказал Пако. — У тебя не найдется немного для меня?

Это было страшно. Пако, подумал Фэй, — невропат, прыщавый мечтатель, просит дать ему наркотик. Мать гнала Пако из дома — он всячески обзывал ее; в доме, где собиралась их компания, он часами лежал и читал комиксы; однажды он объявил, что хочет отправиться в южные моря. Даже в семнадцать лет грубое слово вызывало у него слезы. А теперь он стал наркоманом, и ему нужен укол. От внезапного сострадания у Фэя защипало глаза. Бедный парень.

— Ты на героине, да? — спросил Фэй.

— Мэрти, я бросил эту привычку, помоги мне: я болен, мальчик болен, и для лечения мне нужно совсем немножко. — Пако широко улыбнулся. — На пятьдесят баксов, Мэрти, мне хватит на неделю. Я покайфую и потом брошу. — Поскольку Фэй не откликался, Пако продолжал: — Ну на двадцать пять — это меня поддержит. Мэрти, я должен выбраться из этого города. Мне здесь тошно. Я тут рехнусь.

Фэй мог дать ему на сотню, а потом поймал себя на том, что вспомнил про пистолет, который держал в ящике бюро, и про автомат в «бардачке» машины. Ему не уйти от суда; отсюда пришло решение: «Не давай ему ничего». Его сострадание не было чистым — он немного побаивался Пако. «Даже Пако боюсь!» — сказал он себе.

— Нет, — сказал Фэй. — Никаких одолжений.

— На десятку. Мне нужно уколоться, Мэрти!

— Nada![4]

— Господи, ну на пятерку. — Пако начал терять самообладание. Он сильно вспотел, и его жалкое унылое прыщавое лицо стало невероятно уродливым. В следующую минуту он может потерять сознание или его начнет рвать.

Фэя чуть не тошнило от боли и волнения. Он давил в себе сострадание со страстью человека, жаждущего обрести ясность.

— Уходи, Пако, — мягко произнес он.

А Пако взял и опустился на пол. Такое было впечатление, будто он собирался жевать ковер, и словно издалека в памяти Фэя всплыл Тедди Поуп и иудино дерево, вместе с этим мысль, от которой захолонуло сердце, что выбраться из такого состояния, возможно, сумеет лишь недотепа, который страдает, как Поуп или Пако. Поэтому он попытался сесть на наркотики? Чтобы поползти на четвереньках и лаять как пес?

— Chinga tu madre,[5] — пропел ему Пако.

Нет, надо гнать отсюда pachuco.[6] Но куда? Оставалось только в полицейский участок. Фэй пожал плечами. Месяц-два тому назад дружки Пако могли избить его за то, что он отдал наркомана фараонам. Конечно, он оплатит защиту со стороны полиции и все обойдется спокойно. Но полицейские сами сделают Пако укол — будут вынуждены. И отошлют упакованного Пако на ферму, принадлежащую киностолице. Словом, так или иначе он свой героин получит.

На секунду у Фэя мелькнула мысль убить его. Однако это значило бы убить нуль, а если уж кого-то убивать, то себе равного. Тем не менее следовало что-то предпринимать с Пако. Но что? Можно посадить его в машину и оставить на дороге. Кто-нибудь его найдет, доставит в больницу, там ему сделают укол. Словом, как ни посмотри, Пако свою порцию получит. Ну а Пако стал грозить, что убьет его. Только наркоман, лежащий ничком на полу, станет говорить вам, что убьет вас.

— Почему бы тебе не залезть в магазин? — сказал Фэй.

— Какой магазин? — хриплым голосом произнес Пако.