опьянения к его берегу, манившему своей силой, ледяным наличием интеллекта и пламенеющим зноем похоти. Его тело пылало жаром, и между нами сейчас был жар примерно такой же, как между мною и Рутой в холле у Деборы, и я вдруг понял, как это у него получилось с Шерри, – почти так, как у меня с Рутой, – и понял, как у него получалось с Деборой, какой это был жаркий пламенный зверь о двух спинах, и я услышал, как он предлагает мне: давай приведем сюда Руту и займемся этим втроем, руками, ногами, губами и чем угодно, понежимся и помечемся на этом роскошном ложе, пока глаза не вылезут из орбит, похороним наконец дух Деборы, мародерствуя на ее трупе, ибо это была именно та кровать, то самое ложе, на котором он отправлялся с Деборой в путешествие по лунным горам и кратерам. А теперь ему хотелось поскорее похоронить ее, его одолевало желание накинуться на свою добычу, и вдруг такое желание охватило и меня – гулкое эхо того мгновения, когда я намеревался отведать с Рутой тела Деборы. «Давай же, – бормотал Келли, восседая на своем троне, – какого хрена робеть?» И голос его звучал так глухо, словно он пережевывал собственные зубы, а я по-прежнему пребывал в той пустоте, где копится молчание и смрад насилия еще не проникает в ноздри.

И тут зонтик соскользнул у меня с колен, и сухой звук его удара о ковер коснулся моего слуха, как взмах крыла, и смерть, паря на крыльях, пронеслась меж нами, и я увидел Шаго Мартина, стучащего в дверь Шерри, и она открыла ему, открылась ему, распахнула халат и раскрыла лоно, – увидел все это столь же отчетливо, как когда-то Келли видел свой охваченный пламенем дом. Я никогда не прощу ей Келли, подумал я, и во мне вновь проснулся страх, я был уверен, что она сейчас с Шаго, это было в порядке вещей: она находилась там с Шаго, а я здесь с Келли. И в эти же минуты кого-то убивали в Гарлеме – картина в моем мозгу была размыта ужасом, но я чувствовал, как дубиной крушат чей-то череп, как жертва задыхается и кричит (или это кричу я сам?), удаляясь в аллею мрака, уносясь на тридцать миль на тридцатый этаж этого здания – а может быть, убийца бросился бежать и был задержан сошедшим с небес патрулем?

Нет, это я угодил в ловушку. Мне хотелось избавиться от своего провидческого дара, способности видеть картину убийства с одной стороны и Шерри с Шаго с другой, хотелось освободиться от чар похотливого Дьявола и грозного Бога, чтобы снова стать холодным рационалистом, цепляющимся за факты, как за юбки баб, разумным человеком, не зрящим сквозь толщу вод.

Но у меня не было сил сделать это.

Я наклонился, чтобы поднять зонтик, и услышал посланную мне весть: «Пройди по парапету, – гласила она. – Пройди по парапету, или Шерри умрет». Но я боялся за себя куда сильнее, чем за Шерри. «Пройди, – снова сказал голос, – или тебя ожидает нечто худшее, чем сама смерть». И тут я все понял – я увидел, как тараканы в страхе ползут по отвесной стене.

– Ладно, – сказал я Келли, – пошли на балкон.

Я произнес это совершенно спокойно, вероятно, я надеялся, что он начнет умолять меня остаться в комнате, – мне никогда не приходилось испытывать желания, столь жадно устремленного на объект вожделения, как то, что исходило сейчас от Келли, – но у него была железная воля: он любил выигрывать, но не на дурачка. И Келли кивнул мне: «Как тебе будет угодно. Пошли», – невозмутимо ответил он в полной уверенности, что так или иначе, но своего добьется. Страх сковал мое тело, я был напуган, как ребенок, которого подбили на неравную драку. Я посмотрел на Келли – не знаю, что можно было прочесть в моем взгляде, скорее всего мольбу о пощаде, как будто ему стоило только сказать: «Ладно, хватит, мы и так зашли уже слишком далеко», и мне сразу бы полегчало. Но его глаза ничего не говорили и не посылали мне никакого сигнала. А я был не в силах вымолвить ни слова, голос комком застрял у меня в горле, – так умирающий постепенно утрачивает способность видеть, слышать и все прочее, – и я понял, что должен чувствовать человек, которого выводят на расстрел, и позавидовал тому человеку, потому что его смерть была неизбежна и он мог подготовить себя к ней, тогда когда мне надлежало быть готовым неизвестно к чему, и это было страшнее, чем страх перед собственной неминуемой гибелью.

Мы вышли через французскую дверь на балкон. Дождь шел уже сильнее, и запах мокрой травы пронизывал темноту, прилетая на ветру из парка. Я не знал, хватит ли у меня сил взобраться на парапет. Мысль о том, чтобы сначала встать на кресло, была чисто умозрительной. Лучше уж начать все от стены возле балконной двери. Мы оба молчали. Келли следовал за мной с чинным видом капеллана, сопровождающего арестанта.

Но двигаться все же было легче, чем оставаться на месте. С жизнью своей я уже распрощался. И подобно тому, как умирающий, преисполненный страха, беспомощный и окутанный туманным облаком, тем не менее понимает, что он уже во власти смерти и, следовательно, сумеет дождаться ее, – я почувствовал, как смерть приблизилась ко мне, как тень, поджидающая, пока ты не скользнешь мимо последних отмелей сознания на островок забвения. «Что ж, – подумал я,

– кажется, я готов умереть».

– Отдай-ка мне зонтик, – сказал Келли, заметив, что я собираюсь взобраться на парапет.

И я рассердился, как умирающий, которому докучает своими бесполезными уколами врач. Я не желал, чтобы Келли стоял рядом, мне хотелось остаться одному. Его требование отдать зонтик почему-то казалось мне чудовищно несправедливым, но не хотелось и спорить с ним, словно спор этот лишил бы меня чего-то жизненно важного. И я протянул ему зонтик. Но в душе возникло чувство утраты, и мне вновь стало страшно взбираться на парапет. Да и сделать это было нелегко. Мне придется высоко задрать ногу, почти до уровня плеча, и затем, уцепившись правой рукой за какую-нибудь выемку в стене, рвануться вверх, как при прыжке в высоту, и если рывок этот окажется слишком резким, я могу просто перелететь через парапет. И тут я наконец вновь обрел дар речи.

– Вы когда-нибудь пробовали сделать это? – спросил я.

– Нет. Даже и не думал, – ответил Келли.

– А вот Дебора пробовала, – вдруг заявил я.

– Да, она пробовала.

– И смогла пройти по парапету?

– Нет, спрыгнула на полдороге…

– Бедняжка Дебора, – сказал я, и в моем голосе опять зазвучал страх.

– Не тебе жалеть ее, – ответил Келли.

И его слова подтолкнули меня вверх. Я вцепился пальцами в стену, – один ноготь сломался и почти оторвался, – и одним рывком очутился наверху, на парапете шириной не больше фута. И тут же меня охватило нестерпимое желание спрыгнуть с него, и я чуть было не свалился обратно на балкон. Я стоял на парапете, трясясь от страха, правая рука, как только я оторвал ее от стены, непроизвольно задергалась, я чувствовал себя совершенно обнаженным, ибо у меня больше не было никакой опоры. Я не мог решиться сделать хоть один шаг, ибо лишился последних остатков воли, я стоял, не шевелясь, только дрожа и чуть