отпущения, который ответил бы за его собственные грехи.
Что тут можно поделать?
Если ван Герден прав, что тут можно поделать?
Однажды они с Мириам и Пакамиле поехали к ван Гердену в гости. Он жил в маленьком домике за Столовой горой, в маленьком белом домике — его мать жила в большом белом доме. Был субботний вечер, ван Герден встретил их на машине, и они с Тобелой сразу же начали разговор — им было что сказать друг другу, потому что они не раз вместе смотрели смерти в лицо. Мириам все больше молчала, ей было не по себе; Пакамиле таращил глаза: ему было интересно. Когда они приехали, мать ван Гердена тут же увела мальчика.
— У меня есть пони — как раз для тебя, — сказала она.
Через несколько часов, когда они вернулись, глаза Пакамиле светились радостью и возбуждением.
— Тобела, давай разводить на нашей ферме лошадей? Ну, пожалуйста!
Кроме них, в гостях была одна женщина-адвокат; ее звали Бенеке. Они с Мириам беседовали по- английски, но так и не подружились. Между образованной адвокатессой и буфетчицей пролегли, как непреодолимая пропасть, триста лет африканской истории. Обеим было неловко.
Они с ван Герденом разожгли во дворе костер — собрались жарить мясо. Тобела стоял у костра и рассказывал о своей новой работе, о клиентах, которые покупают мотоциклы, и оба смеялись, глядя, как горят поленья, потому что у Тобелы был дар к подражанию. Позже, когда угли прогорели и ван Герден ловко переворачивал на решетке сосиски и отбивные, Тобела сказал другу:
— Ван Герден, я стал другим человеком.
— Рад за тебя.
Он тогда рассмеялся:
— Ты мне не веришь!
— Не я должен тебе верить, а ты сам.
С тех пор они не встречались семьями. Тобела и ван Герден раз в месяц вместе обедали и болтали. О жизни. О людях. О расах и цветах кожи, о политике и пристрастиях, о психологии, которой ван Герден начал серьезно заниматься, чтобы изгнать собственных бесов.
Тобела вздохнул, перевернулся на спину. Плечо ныло еще сильнее. Надо поспать, тогда в голове прояснится.
Можно уйти от обстоятельств, которые пробуждают худшее в тебе, можно изолировать себя от них.
Разговаривая по рации с капитаном Тигром Мазибуко, он уловил ненависть. Чистую, ясную, беспримесную ненависть. Тобела сразу узнал это чувство. Почти сорок лет оно было его всегдашним спутником.
«Не я должен тебе верить, а ты сам».
Почти сорок минут Аллисон убеждала Мириам, что она на стороне Тобелы. Мириам стояла, плотно стиснув губы и скупо роняя слова; на вопросы она предпочитала не отвечать — часто просто пожимала плечами, — но наконец сдалась:
— Он помогает другу, вот и все. А они… они… выставляют его таким…
— Помогает другу?
— Джонни Клейнтьесу.
— Так зовут его друга? — Аллисон не стала записывать, боясь спугнуть собеседницу. Однако она постаралась запомнить имя, время от времени повторяя его про себя.
Мириам кивнула:
— Они вместе боролись против режима апартеида.
— Как именно он ему помогает?
— Вчера вечером к нам приехала дочь Клейнтьеса и попросила Тобелу что-то отвезти ее отцу в Лусаку.
— Что именно он должен отвезти?
— Не знаю.
— Какой-то документ?
— Нет.
— На что это похоже?
— Я ничего не видела.
— Почему она не отвезла то, что нужно ее отцу, сама?
— Клейнтьес в беде.
— Что за беда?
— Не знаю.
Аллисон глубоко вздохнула:
— Миссис Нзулулвази, я хочу убедиться в том, что все понимаю правильно. Дело в том, что, если я ошибусь и напишу что-то, не соответствующее истине, тогда и у меня, и у моей газеты будут неприятности и мы не сможем помочь Тобеле. Вчера вечером, говорите вы, к вам приехала дочь Клейнтьеса и попросила его отвезти что-то ее отцу в Лусаку?
— Да.
— Потому что ее отец в беде?
— Да.
— И Тобела согласился, потому что они с ее отцом старые товарищи?
— Да.
— И вот он взял мотоцикл…
Мириам не выдержала напряжения и смущения. Голос ее надломился:
— Нет, он собирался лететь на самолете, но ему помешали.
Аллисон впервые столкнулась с такой упрямой собеседницей, которая к тому же очень волновалась. Она положила Мириам руку на плечо. Сначала Мириам дернулась, словно от унижения, но вскоре прильнула к Аллисон, обвила ее руками и разрыдалась.
Два часа Янина Менц проспала на диване у себя в кабинете. Она спала крепко, без сновидений, пока не затрезвонил будильник на ее сотовом телефоне. Ноги как будто сами спустились на пол. Она вскочила. Сон немного отогнал усталость и стресс, но его было недостаточно. Она приняла душ в душевой на одиннадцатом этаже, наслаждаясь покалывающими струйками воды, запахами мыла и шампуня. Голова заработала. Янина обдумывала дальнейшие шаги. День разворачивался перед ней, как карта.
Она надела черные брюки и белую блузку, черные туфли, вытерла пар с зеркала, причесалась, быстро и умело подкрасила губы, сходила к себе в кабинет за досье и направилась к директорскому кабинету.
Постучала.
— Входите, Янина! — пригласил ее босс, как если бы давно ее ждал.
Она вошла. Он стоял у окна, выходящего на Уэйл-стрит. Напротив размещались правительственные здания, а сзади нависала Столовая гора. Утро выдалось солнечным и ясным; флаги на другой стороне улицы лениво вальсировали на ветру.
— Сэр, мне надо кое в чем признаться.
Директор не обернулся.
— Не надо, Янина. Все из-за грозы.
— Нет, сэр, я не о том.
Когда он вот так стоял на фоне неба, его горб становился более заметным. Похожим на ношу, которую он нес. Директор стоял так неподвижно, как если бы устал двигаться.
— Министр звонила уже два раза. Она хочет знать, не выльется ли это происшествие в какие-то затруднения.
— Простите меня, сэр.
