замку, пока самый старший из братьев Ровены, Фредди Большой, не выудил его оттуда.

А с одинаковыми именами вышло так. Мертвецки пьяный по причине рождения своего самого младшего сына отец тут же назвал красненького, вопившего во всю глотку младенца Фредериком, так же, как он в свое время назвал Фредериком своего первенца.

В последующие годы отец с умилением хвастал, как он назвал ребенка Родериком в честь своего старшего сына, бывшего первым плодом его чресл и любимого им поэтому сверх всякой меры. В такие моменты Ровена обычно подталкивала его тихонько и шептала ему на ухо, что имя обоих братьев Фредерик. Он в ответ невозмутимо пожимал плечами, улыбался и вновь поднимал свой кубок.

Под каблуками Ровены хрустела сухая трава. Сумерки позднего лета сгущались вокруг нее в лиловую, цвета лаванды, дымку, мягко напоминавшую ей о долгих праздных часах, которые она провела в этот день, бегая по лужайкам, пересвистываясь с жаворонками и выслеживая на краю леса большеглазую олениху. Вернутся домой с пустыми руками значило признать перед всеми бесполезность ушедшего дня и удовлетвориться ужином из вареной репы, уже третьим на этой неделе.

С решимостью в лице она вынула нож, всегда висевший в ножнах у нее на поясе, и повернула к лесу. Внезапно окружающую тишину разорвал неуверенный, надтреснутый и унылый звук сигнальной трубы в руках явно неумелого трубача. Для Ровены же он прозвучал радостным пением золотых фанфар.

Папа! Папа вновь был дома! Ровена бросилась к ветхому замку, который она называла своим домом. Вернулся очаровательный хвастун, которого она звала папа.

Прошло восемь месяцев с тех пор, как он, не сказав ни слова, пустился в очередной раз на поиски удачи. В прошлом он не раз возвращался с кожаным мешочком золотых монет, которые разбрасывал перед своими детьми. Их веселый звон предвещал счастливые времена. Ровена со смехом хватала монеты, зная, что золото это будет потом вновь собрано для следующей отцовской экспедиции. Она боялась возвращений отца ни с чем, кроме сильной головной боли и пинка, достававшегося дворняжке, вертевшейся обычно у очага. Он не смел поднимать руку на кого-либо из своих детей; даже Ровена была на два дюйма выше его.

Каким бы неудачным ни оказывался его очередной поход, он никогда не возвращался без подарка, хотя бы и пустячного, для своей единственной дочери. Плетеные кружева и бархатные банты прятались подальше, чтобы потом оказаться забытыми, заменяясь одеждой из мягкой кожи и кривым кинжалом. Ровена следовала своему изменившемуся образу с прямотой и твердостью, унаследованной не от отца.

Зато определенная доля невинной хитрости была свойственна им обоим, и Ровена с радостью сообразила, что возвращение отца отвлечет внимание от ее пустых рук, особенно если он приторочил тушу небольшого оленя к седлу своего престарелого мерина, что он делал всегда, когда бывал удачлив в ставках на пари или в игре в кости.

С холма, на который она взобралась, были видны выветренные и постаревшие от непогод стены замка Ревелвуд. Ровена приостановилась отдышаться. Она стояла, растирая бок, чтобы унять колющую боль, не дававшую ей вздохнуть. Родовой дом ее матери все еще держался на краю охотничьих угодий, хотя его потрепанные временем стены не сулили особой защиты даже от ветра, проникавшего сюда сквозь трещины в растворе между камнями. Ветер рассыпался сквозняками по лабиринтам коридоров, создавая ощущение не уюта. Однако в быстро гаснувшем свете летнего солнца древний замок все еще сиял горьким и волнующим отражением его былой славы.

Ровена понеслась вниз по холму, веселым криком выражая переполнявшую ее радость. Но радость как- то поутихла, когда она увидела покатую спину отцовского мерина, привязанного к столбу, и пустой мешок, которым были прикрыты его вздымавшиеся бока. Уж больно невесело выглядел понурый скакун. Ровена провела рукой по загривку мерина, погрузившего голову в деревянное ведро. Он фыркнул, продолжая пить. Отбросив холодок недобрых предчувствий, Ровена пробежала по расщепленным доскам, служившим мостом через сырой ров.

Узкие сквозные щели, оставленные когда-то в каменной кладке для стрельбы обороняющихся лучников, не пропускали слабый свет сумерек в помещения замка. Ровена закрыла на секунду глаза, приспосабливаясь к темноте в зале, похожем на пещеру. Огонь, казавшийся слишком маленьким в таком огромном очаге, несмотря на все свои усилия придать хоть немного веселья этому сводчатому помещению, производил больше теней, нежели света, Ровена увидела Фредди Маленького, помешивающего содержимое железного котла. Острый запах вареной репы не добавлял радостных ощущений.

Услышав топот ног по доскам снаружи, Ровена поспешно прошла ближе к огню. Столкнуться в узком дверном проходе с оравой братьев ей совсем не хотелось. Они ввалились в зал гурьбой, гремя мотыгами и граблями, — не иначе, копали огород.

— Где папа? — заорал Большой Фредди.

За ним следовало пятеро парней, которые вполне могли бы сойти за его близнецов, правда, не таких громоздких, даром, что ли, Фредди звали Большим. Он швырнул свою косу на каменный пол. Другие, обменявшись неуверенными взглядами, с такой же небрежностью свалили в кучу свой инструмент.

Двоюродный брат Ровены Ирвин спустился к ним по лестнице. Его пухлое лицо хранило необычно мрачное выражение; он вертел в пальцах ржавую сигнальную трубу.

— Ваш отец наверху, — объявил он. — Он велел собрать вас. Сказал, что у него мало времени.

Не успел он закончить, как в верхних помещениях замка раздался оглушительный грохот, затем последовал град весьма образных громогласных высказываний по поводу замка, его обитателей, погоды, бога и его матери. Все глядели вверх, как будто ожидая, что объяснение загадочных слов Ирвина сойдет на них сверху вместе с облаком пыли и всеми этими богохульствами и проклятиями, призываемыми на головы ближних и дальних.

Большой Фредди протер кулаком запыленные глаза.

— А что, папа не в духе, Ирвин?

— Хуже, — грустно сообщил Ирвин. — Я думаю, что он трезвый.

Братья многозначительно переглянулись, восприняв эту новость с глубочайшей серьезностью.

— Чушь! — насмешливо фыркнула Ровена. — Разве ты видел его когда-нибудь трезвым, Ирвин?

Кузен повернулся к ней. В его нежных, как у теленка, глазах светилось слепое обожание.

— Нет. Но я никогда не видел его и таким, как теперь.

Ровена дернула Ирвина за нос с презрительной нежностью.

— Если ты говоришь, что он трезвый, то, скорее всего, ты сам запускал в эль свою жадную лапу.

Ирвин смущенно хихикнул. Другие же громко рассмеялись, представив их пухлолицего кузена, хватающего кружку и пьющего, пьющего запретный напиток, захлебываясь и проливая на себя.

— Папа, наверное, просто голоден, — убежденно произнесла Ровена.

Взгляд, который бросил на нее Маленький Фредди, был настолько лишен малейшего намека на упрек, что она опустила голову от стыда, сожалея о беззаботно растраченном ею летнем дне. При упоминании о еде в желудках у всех поднялось недовольное урчание. Корки черного хлеба, которые они — после долгого поста — окунали в растопленное сало нынешним утром, стали приятным, но, увы, далеким воспоминанием. Ровена, вздохнув, обреченно пошла к стене, на которой висел старый лук со стрелами. Ее остановили слова Маленького Фредди:

— Яблоки, Ро! Мы можем потратить немного. Я запеку их на углях, как любит папа.

С благодарной улыбкой Ровена взяла мешок, который он протягивал ей. Маленький Фредди, казалось, унаследовал столько же разума, сколько было скупо поделено на всех ее остальных старших братьев вместе. Натянув шапку поглубже на уши, Ровена нырнула в сгущающуюся ночную тьму.

Едва за нею закрылась дверь, как глава семейства, спотыкаясь, спустился по лестнице.

«Бог мой! — подумал Маленький Фредди. — Ирвин был прав. Папа никогда не спотыкается, если пьян».

Куда девались его важная походка, затуманенный, напыщенный взгляд? Теперь ноги его с каждым шагом, казалось, вязли в болотной засасывающей жиже, а глаза блестели, как будто наполненные слезами. Линдсей Фордайс, барон Ревелвуд, стоял у подножия лестницы и обозревал своих угрюмых сыновей, как будто видел их впервые.

— Христос всемилостивейший! Я и не знал, что вас такая тьма. — Он протер глаза, как будто надеясь, что часть их исчезнет.

— Нас девять, дядя Линдсей, считая Ровену, — сказал Ирвин, всегда готовый угодить.