профсоюзных руководителей. Не был формально реабилитирован только Лев Троцкий, один из самых известных деятелей Октябрьской революции и Гражданской войны, лидер многих оппозиций, высланный в 1930 г. из Советского Союза. На процессах 1937 – 1938 гг. Л. Троцкий приговаривался к смертной казни заочно. В 1940 г. он по приказу Сталина был убит в результате тщательно спланированной «спецоперации» НКВД.

Реабилитации бывших деятелей оппозиции сопровождались потоком публикаций о них, об их деятельности в годы революции и в 20-е гг. и об их трагической судьбе. «Михаил Томский – каким он был», «Страницы из жизни Бухарина», «Зиновьев и Каменев. Возвращение к правде», «Николай Крестинский. Был и остаюсь коммунистом», «Жизнь и борьба Григория Зиновьева», «Штрихи к политическому портрету Каменева» – статьи с такими и подобными заголовками начали десятками публиковаться в газетах «Правда», «Известия», «Советская культура», «Труд» и других. В «Комсомольской правде» была в мае опубликована и большая статья о Троцком – «Я не гожусь на вторые роли», с фотографией Троцкого из времен Гражданской войны, когда именно он был председателем Реввоенсовета республики и народным комиссаром по военным и морским делам.

В советских издательствах стали в это же время срочно готовить сборники очерков о реабилитированных большевиках. Первый такой большой сборник в двух книгах «Возвращенные имена» был подготовлен к лету 1988 г. Агентством печати «Новости». При этом авторами многих статей и очерков о погибших деятелях оппозиции были нередко те же самые историки и публицисты, которые в предшествующие годы писали разоблачительные работы о «правом» и «левом» уклонах в ВКП(б). Готовились и сборники произведений Бухарина и Рыкова. Журнал «Вопросы истории» начал подготовку к публикации известной в свое время книги Л. Троцкого «Сталинская школа фальсификации». Этот процесс нарастал. Быстро менялась вся привычная ранее картина не только истории КПСС, но и всей советской истории. Рушились прежние идеологические стереотипы и догмы. Преподаватели общественных дисциплин в вузах, а также учителя истории в средней школе были в растерянности: они не знали, какую историю СССР и историю КПСС теперь преподавать. Прежняя и привычная этим людям картина истории всего XX века рушилась на глазах как недостоверная, но новой концепции и картины истории пока еще никто не смог им предложить. Для многих людей, и не только профессионально занятых историей и идеологией, это было шоком, который им очень трудно было пережить.

Весной 1988 г. в растерянности пребывали не только преподаватели вузов и учителя истории в средних школах. Явная растерянность и недовольство царили во всех наиболее важных идеологических учреждениях КПСС: в редакциях большинства партийных газет и журналов, в издательствах, в учреждениях цензуры, в партийном аппарате райкомов, горкомов, обкомов, да и самого ЦК КПСС. Были дезориентированы органы политического воспитания в Вооруженных Силах и в КГБ. Изучение истории КПСС было стержнем всего идеологического и политического воспитания кадров партии и государства, основой самого понятия и представления о партийности. Советский Союз был идеологическим государством, и та жесткая дисциплина, которая существовала и насаждалась как в партийном, так и в государственном аппаратах, была основана не только на иерархии, но и на единстве взглядов, на единстве идеологических и политических ценностей. Именно партия была несущей конструкцией всего государства, и поэтому партийные постановления и идеологические доктрины были во многих отношениях важнее законов. Однако теперь сами эти доктрины начали подвергаться сомнению. Критика преступлений Сталина и сталинизма была убедительной, и ее поддержали многие. Однако одних лишь призывов к открытию исторической правды было недостаточно. Правда сама по себе не открывается, если мы убираем неправду. Правду надо исследовать и доказывать, это процесс познания, которым ни в 1987-м, ни в начале 1988 г. реально никто не занимался.

Политика гласности и массированная критика сталинизма встречали еще в 1987 г. множество скрытых препятствий в аппарате и отделах ЦК КПСС. М.С. Горбачев старался открыто не вмешиваться в эти споры и в эту борьбу. Руководство текущей деятельностью идеологических служб осуществляли в то время как А.Н. Яковлев, так и Е.К. Лигачев. Контроль за печатью осуществлял также секретарь ЦК КПСС В.А. Медведев. Этот контроль к началу 1988 г. не был особенно жестким, и статьи консервативного направления были нередки в разных изданиях, но не в директивной партийной печати. Положение, однако, изменилось, хотя и ненадолго, в марте 1988 г.

13 марта 1988 г. в газете «Советская Россия» было опубликовано большое письмо преподавателя одного из ленинградских вузов, кандидата технических наук Нины Андреевой. Это было, в сущности, не простое письмо, а статья, и она появилась в газете в необычном оформлении. Статья заняла всю третью полосу в газете, и ее заголовок был напечатан большими буквами. Не было никаких примечаний от редакции насчет того, что материал публикуется «в порядке обсуждения». Не случайным был, вероятно, и день публикации. Михаил Горбачев в этот день вылетал почти на неделю в Югославию. С ним был и Вадим Медведев. Все утренние газеты ему принес уже в самолет помощник Г. Шахназаров. Александр Яковлев был в Монголии, и «на хозяйстве» в Москве оставался Егор Лигачев. От него и поступили по многим каналам указания на то, что данная статья в партийной газете является примером того, как партия должна решать принципиальные идеологические проблемы. Нет необходимости разбирать здесь все содержание статьи Н. Андреевой. Над текстом статьи, которая была написана еще 1 февраля, немало поработали в редакции газеты, во главе которой стоял Валентин Чикин. Сотрудник газеты и добрый знакомый Лигачева Владимир Денисов выезжал для этого в Ленинград. По свидетельству В. Денисова, Егор Лигачев внимательно следил за этой работой, разговаривая с Чикиным по специальному телефону – «вертушке»[70]. Газета «Советская Россия» выходила тогда в свет тиражом в 5 миллионов экземпляров. Уже на следующий день – 14 марта, проводя в ЦК КПСС большое совещание по национальным проблемам в Закавказье, Егор Лигачев посоветовал в конце общего разговора прочесть «вчерашнюю статью Нины Андреевой – этот во многих отношениях замечательный документ». «ЦК не допустит дестабилизации обстановки в стране», – сказал Лигачев, имея в виду и события в Нагорном Карабахе, и на «идеологическом фронте». С похвалой отозвались о статье Н. Андреевой и члены Политбюро и Секретариата ЦК В. Воротников, О. Бакланов, В. Никонов. Еще через день статью Н. Андреевой по рекомендации Эриха Хонеккера перепечатала газета «Нойес Дойчланд» в ГДР. Было очевидно, что речь идет не о рядовой статье, каких тогда было немало, а о заранее подготовленной идеологической акции. Во многих редакциях немедленно прекратили подготовку разного рода острых критических материалов «в духе перестройки».

Статья Н. Андреевой под заголовком «Не могу поступиться принципами» была составлена очень умело и профессионально. Ее автор решительно протестовал против раздувания «дежурной темы репрессий», о которых-де раньше многие «даже не слышали». Не существует никакой «вины» Сталина перед народом и армией. Нельзя возвращать в нашу историю любые позитивные оценки Троцкого и принижать тем самым роль Ленина и Сталина. Не было ни в 20-е, ни в 30-е гг. никакой «трагедии народа». Да, были репрессии, и ответственность за них несет «тогдашнее партийно-государственное руководство». Но это не может снизить заслуг «первопроходцев социализма». Время Сталина было «грозовым», и тогда даже Черчилль высказывался о Сталине с восхищением. В статье Нины Андреевой приводилась цитата из одной статьи Черчилля, в которой он вспоминал о временах 1945 г., когда Сталин представлялся как Черчиллю, так и Рузвельту «могучим и сильным». «Эта сила, – вспоминал Черчилль, – была настолько велика в Сталине, что он казался неповторимым среди руководителей всех времен и народов. Его влияние на людей было неотразимо. Когда он входил в зал Ялтинской конференции, все мы, словно по команде, вставали. И, странное дело, держали руки по швам. Он принял Россию с сохой, а оставил оснащенной атомным оружием». Но у Черчилля было много очень разных высказываний о Советском Союзе и Сталине, и даже самые ужасающие репрессии в СССР не казались британскому премьеру какой-то трагедией. Во время одной из встреч со Сталиным Черчилль спросил о том, сколько русских крестьян погибло в годы коллективизации. Сталин, подумав, ответил: «Около 10 миллионов человек». Черчилль отнюдь не ужаснулся, а скорее восхитился масштабами этих жертв. Именно Черчилль не раз повторял известное изречение: «Когда гибнет один человек, это трагедия. Но когда гибнет миллион – это статистика». Тем более когда эти миллионы гибнут не в Британии, а в далекой России.

«На трудах Сталина, – заявляла Нина Андреева, – воспитывалось героическое поколение победителей фашизма, а скромность Сталина, доходившая до аскетизма, была нам примером». «Кого смущают сегодня, – восклицала Андреева, – личные качества Петра Первого, который вывел Россию на уровень великой