газеты. Это постановление и по содержанию, и по формулировкам явилось шагом назад в сравнении с докладом Хрущёва на XX съезде. Да и сам Хрущёв в ряде своих публичных речей говорил теперь, что Сталин — это великий революционер и великий марксист-ленинец и партия не позволит «отдать имя Сталина врагам коммунизма».
Но повернуть вспять движение, начатое XX съездом, не удалось. Весной и летом 1956 года в нашей стране происходили события, во всех отношениях более важные, чем те или иные статьи или заявления, хотя об этих событиях ничего нельзя было прочесть в газетах или журналах. Главным по своей важности политическим и социальным процессом было массовое освобождение почти всех политических заключённых из лагерей и мест «вечной ссылки». Одновременно происходил столь же массовый и быстрый пересмотр дел и реабилитация большинства погибших в 1937 — 1955 годах узников лагерей и тюрем. Рушились стены Гулага на Колыме, Воркуте, в Карелии, Сибири, Казахстане, на Урале, в Мордовии.
Прежний порядок реабилитации отменялся. По предложению Хрущёва было создано более 90 специальных комиссий, которые имели право рассматривать дела заключённых непосредственно в лагерях или в местах их поселения. В комиссию включались один работник прокуратуры, один представитель из аппарата ЦК КПСС и один из уже реабилитированных членов партии. Комиссия временно наделялась правами Президиума Верховного Совета и могла производить реабилитацию, помилование, снижение сроков заключения. Решение не нуждалось в утверждении и вступало в силу немедленно. Ещё до начала работы комиссий телеграфным распоряжением из Москвы были реабилитированы и освобождены люди, которые находились в заключении по обвинению в критических отзывах о Сталине, распространении анекдотов о Сталине и аналогичных делах.
Специальные комиссии работали на местах несколько месяцев. Дела заключённых разбирались быстро; для этого чаще всего достаточно было краткой беседы с самим заключённым и непродолжительного знакомства с его делом. Уже к концу лета 1956 года из ссылки и лагерей вышли на волю бывшие члены партии и члены семей погибших коммунистов, а также узники лагерей, у которых кончились сроки заключения, но их незаконно продолжали держать под стражей. В более сложных случаях этих людей освобождали без реабилитации, как «отбывших срок заключения», предлагая добиваться реабилитации позднее в индивидуальном порядке. Освобождались беспартийные, ложно осуждённые в «антисоветской деятельности». Получили свободу и немногие оставшиеся в живых члены партий меньшевиков, анархистов, социалистов-революционеров, которые находились в тюрьмах, лагерях и ссылке часто по 25 — 30 лет. В эти же месяцы реабилитировались и все военнопленные и «перемещённые» лица, не запятнавшие себя сотрудничеством с врагом.
Возвращение к своим семьям, в родные места миллионов узников лагерей и реабилитация миллионов погибших жертв сталинского террора были с точки зрения внутренней жизни СССР не менее важными событиями, чем XX съезд партии. Хрущёв обязал все органы власти проявлять максимальное внимание к реабилитированным. При необходимости им в первую очередь предоставлялась жилплощадь, работа, оформлялась пенсия. Мы знаем случай, когда три женщины, не будучи родственницами, провели 17 лет заключения в одном лагере, спали на одних нарах, работали рядом. Они хотели получить в Москве квартиру из трёх изолированных комнат, чтобы не расставаться и после реабилитации. Но только одна из женщин имела право на московскую прописку. Они обратились к Хрущёву, и тот лично распорядился удовлетворить их просьбу.
Справедливости ради надо отметить, что работа по реабилитации шла недостаточно активно. Реабилитация расстрелянных и умерших заключённых проводилась, как правило, только по заявлению родственников или друзей. Если по делу не поступало заявления, то его и не разбирали. Когда такая реабилитация всё же производилась (например, по групповым делам), то никто не разыскивал родственников или детей умершего, чтобы сообщить о реабилитации и выдать небольшую компенсацию. Не проводилась формальная реабилитация участников оппозиционных течений 20-х годов и членов других партий, хотя они и освобождались из заключения. Не проводился пересмотр фальсифицированных процессов 30-х годов. Жена Н. Н. Крестинского в течение 7 лет после XX съезда добивалась реабилитации мужа, проходившего по процессу вместе с Бухариным. Когда ей, наконец, сообщили, что муж реабилитирован и восстановлен в партии, она умерла от инфаркта, упав на пол рядом с телефонным аппаратом. Жена Бухарина не смогла добиться реабилитации мужа и через 25 лет после XX съезда. Не были реабилитированы тогда Томский, Рыков, Зиновьев, Радек, Каменев, Пятаков, Шляпников, Рязанов и десятки других виднейших деятелей партии, активных участников революции и гражданской войны.
Большинство дел заключённых после их реабилитации сжигалось в местах заключения. Вместо бесчисленных протоколов допросов и доносов оставалась короткая справка о реабилитации. Никто не привлекал к ответственности следователей НКВД, проводивших «дознание» с применением пыток, начальников лагерей и тюрем, надзирателей, известных своим жестоким обращением с заключёнными. Не обнародовались имена доносчиков и клеветников. Лишь в редких, получивших огласку случаях отдельные работники НКВД — МГБ получили партийные взыскания «за превышение власти», «за применение недозволенных методов следствия», «за необоснованные обвинения».
Когда стали возвращаться домой бывшие заключённые, многих доносчиков и следователей охватила паника. Наблюдались случаи помешательства и даже самоубийства. Бывший следователь НКВД, ставший полковником, узнав на улице своего подследственного, упал перед ним на колени и умолял о прощении. Другой следователь, узнав в соседе по больничной палате свою жертву, умер от сердечного приступа. Но были и другие примеры. Когда реабилитированный директор школы после многолетнего заключения пришёл в Министерство просвещения Северной Осетии и узнал в министре своего следователя, то инфаркт случился не у бывшего следователя, а у бывшего директора. В Киеве реабилитированный офицер, встретив садиста- следователя, застрелил его из револьвера. Но такие случаи крайне редки, и беспокойство среди ушедших на пенсию работников НКВД быстро улеглось. Большинство заключённых давно уже покоились в братских могилах с деревянной биркой на ноге.
Впрочем, большинство из тех, кто вернулся, испытывало в первые годы не столько гнев или жажду мести, сколько страх перед возможным новым арестом. Люди боялись рассказывать друзьям и близким о перенесённых страданиях. Многим казалось, что за ними следят, что их телефоны прослушиваются, что их окружают доносчики. От этой мании преследования быстрее избавлялись те, кого впервые арестовали после войны и кто провёл в лагерях 5 — 8 лет и не пережил самых страшных для Гулага 1937 — 1945 годов. Они быстрее включались в прежнюю работу. Но те, кто провёл в заключении 17 — 20 лет, оказались. психологически сломленными, их здоровье было подорвано. Они не стремились к политической активности. Бывший первый секретарь одного из обкомов в Казахстане Н. Кузнецов пошёл на работу простым лесником. Он избегал людей. После XX съезда редко кто решался писать мемуары или воспоминания о лагерях. Лишь несколько человек начали это делать, но в глубокой тайне. Одна возможность свободно ходить по улицам города, бывать на юге, есть досыта, в том числе мясо, фрукты, конфеты, мороженое, ходить в кино и театр, мыться в ванной — всё это казалось многим из недавних заключённых огромным счастьем. К тому же и власти отнюдь не стремились привлекать бывших заключённых к активной работе. Можно пересчитать по пальцам лагерников, которые вернулись на работу в партийный и государственный аппарат. И лишь единицы пытались бороться за восстановление исторической правды и наказание активных участников репрессий. Такую попытку сделал философ П. И. Шабалкин, но его никто не хотел слушать. Много заявлений поступило в ЦК по поводу преступлений А. Я. Свердлова, сына Я. М. Свердлова. Андрей Свердлов долгое время был следователем НКВД и лично пытал заключённых, в том числе детей видных партийных работников, детей, с которыми он сам учился в особой «кремлёвской» школе'. Но все заявления против него оставались без последствий. Вернувшийся из заключения генерал А. И. Тодорский много энергии отдавал борьбе против фальсификации истории гражданской войны и восстановлению доброго имени видных военачальников. Его усилия обычно наталкивались на сопротивление партийного аппарата. Ссылались неофициально на слова Хрущёва о том, что партия не может устраивать варфоломеевских ночей. Когда к Хрущёву обратились за разъяснениями, он откровенно сказал, что если привлекать к ответственности всех, кто прямо или косвенно участвовал в преступлениях Сталина, то придётся отправить в заключение больше людей, чем освободилось при реабилитации. Поэт С. Липкин писал в то время:
