рукоблудием решил заняться? Да и стоишь голяком на сквозняке! А ну как простудишься? Немедленно оденься!

Вот как! Парень уже четвертной разменял, а до сих пор по указке няньки живет. Правильно сказал мой дед, проглядывая досье кандидата на внедрение: 'великовозрастный балбес'. Все свое свободное от сна время мой герой проводил за чтением церковных книг, беседами с бабками-богомолками и раздачей милостыньки. А может и к лучшему, что он не тратил состояние на водку и баб, как братец Митрофанушка.

— Закрой рот, Марковна! — грубо бросил я разбушевавшейся старушке.

— Ах, ты… ах, ты! — буквально задохнулась от возмущения нянька, замахиваясь на меня пухлым кулачком.

Но я просто молча глянул на нее и Марковну словно сдули. Она испуганно отскочила к двери и вдруг залилась слезами. Я даже не оглянулся — все равно ведь придется её строить в три шеренги, так почему бы не начать прямо сейчас.

Я наклонился к крохотному зеркалу, пытаясь рассмотреть свое лицо. Хорошая такая физиономия, носик курносый, глазки голубенькие, щечки-яблочки. Отличный образчик русского генофонда. А что это такое на щеках? Я ощупал подбородок — так и есть — реденькая бороденка. Нет, ну с этим мы будем беспощадно бороться! Я, было, открыл рот, чтобы приказать няньке принести бритву и остальные принадлежности, как память Александра услужливо подсказала, что бритвы нет во всем доме. Ну, не положено уважающим себя купцам ходить с босым лицом. Ладно, отложим на потом…

— Кончай хныкать, Марковна! — взбодрил я няньку. — Неси умываться, да прикажи Захару коляску закладывать.

— А покушать то, батюшка, Александр Михайлович? — недоуменно спросила нянька. — Да и куда вы в такую рань?

— Некогда мне завтракать, Марковна! — отрезал я, — а поеду я к брату, Ивану Михалычу.

Иван Михайлович был, после смерти патриарха, старшим в семье. Он держал свой банк и несколько железоплавильных заводов. Весь капитал моего носителя находился в банке братца, который регулярно, раз в месяц, отстегивал младшенькому на жизнь довольно крупную сумму. Александру этих денег вполне хватало на содержание себя, небольшого особнячка, двух десятков человек дворни, да на щедрые подаяния 'святым людям'. А вот лично мне нужна вся сумма, причем в единоличное пользование. Вот об этом я и решил переговорить с Иваном, не откладывая дело в долгий ящик.

Но выехать немедленно мне так и не удалось. Нянька буквально повисла на мне, вереща, что не отпустит никуда, пока я 'не поснедаю'. Бить мне ее не хотелось, а без физического воздействия вырваться из дома было проблематично. Пришлось подчиниться заведенному в доме распорядку.

Под строгим взглядом Марковны я помочился в горшок и ополоснул морду из тазика (надо будет завести в доме ватерклозет и душ!). Приготовленная одежда заставила задуматься над умственными способностями моего реципиента. Длинная, чуть ли не до колен плисовая рубашка навыпуск, черные суконные шаровары и шевровые сапоги. В качестве нижнего белья — льняная распашонка без ворота и подштанники. А на улице градусов двадцать пять тепла! Эх, упрею…

На завтрак было подано такое количество еды, что на миг закралось сомнение, а не ждем ли мы к столу гостей. Пироги с картошкой, пироги с вязигой, пироги с грибами, каша гречневая и каша перловая, стопка блинов высотой в полметра. Из напитков был морс клюквенный и смородиновый, компот вишневый и трехведерный самовар чая.

Обожрусь и помру молодым! — мелькнуло в голове. Но руки привычно стали прибирать со стола кушанья, а челюсти автоматически включились в работу, перемалывая гору еды. Остановить этот процесс удалось лишь с большим напряжением воли. Под оханья и причитания няньки, я решительно встал из-за почти полного стола и велел закладывать коляску.

Нет, быстро работать в этом доме не привыкли. Обленившийся кучер провозился целый час, за что получил от меня увесистый пинок в разжиревшую задницу. Так… первоначальный план — поехать к Ивану Михалычу срывался. Тяжеловато мне будет требовать от братца деньги, выглядя при этом, как деревенский дурачок. Надо сперва прибарахлится! На мое требование к няньке выдать мне тысячу рублей, та снова залилась слезами, умоляя 'Александра свет Михайловича' не дурить. Опять пришлось на неё прикрикнуть. На этот раз подействовало быстрее. Утирая слезы передником, Марковна достала из-под образов в столовой чистую тряпицу, в которой и оказались завернуты 'карманные денежки'.

Марковна начала было, слюнявя пальцы и проговаривая цифры вслух, отсчитывать требуемую сумму, шурша здоровенными, как наволочки, купюрами, но я грубо пресек сей, собирающийся затянуться надолго, процесс, просто отобрав у старушки все деньги и, не глядя, сунул их в карман шаровар. Навскидку там было тысяч пять.

Марковна вознамерилась было снова пустить слезу, но, наткнувшись на мой взгляд, примолкла. Провожали меня в полном молчании. Причем во двор высыпали все обитатели особняка, включая поломоек и поварят. Под аккомпанемент шумного сопения домочадцев я и выехал со двора.

— Эй, Захар, давай гони на Мещерскую! — окликнул я кучера.

— Дык, барин, банк то на Рождественке стоит! — лениво ответил кучер, явно игнорируя приказ.

— Делай, что велят, козел, и без пререканий! — рявкнул я, отвешивая зажравшемуся халдею крепкий подзатыльник. Ошарашенный невиданным обращением, кучер хлопнул вожжами по крупу каурого смирного мерина. Тот, бедолага, видимо тоже не привык к такому. Дернувшись с перепугу, мерин взбрыкнул и потрусил неуверенной рысцой.

Мещерская улица была признанным «Бродвеем» Нижнего. На ней стояли самые большие и шикарные магазины, рестораны и трактиры. Прокатившись вдоль зеркальных витрин, я присмотрел магазин одежды средней руки и велел Захару остановиться. На этот раз команда была выполнена беспрекословно.

Приказчиком в магазине (или по-нашему менеджером по продажам) оказался молодой человек с прилизанными жидкими волосиками и малюсенькими усиками, одетый в жуткий клетчатый кургузый пиджачок. 'К такому пиджачку хорошо подойдет соломенная шляпа-канотье, — мельком подумал я'.

При виде меня в глазах приказчика мелькнуло удивление, но он тут же взял себя в руки.

— Чего-с изволите, милостивый государь? Есть отличная ткань из Шотландии, есть Лионский бархат, есть… — затараторил паренек, расплывшись в самой любезной улыбке.

— Мне бы, уважаемый, модный журнал посмотреть, — хмуро буркнул я, представляя, что сейчас там увижу. На фоне этого ужасного пиджачка мой наряд выглядел… более уместным!

— Да, да, конечно! — немного смешался приказчик, доставая из-под прилавка стопку журналов. Нда… на наши глянцевые издания эти произведения местной полиграфии не походили решительно, напоминая скорее толстые газеты. Но, тем не менее, картинки в них были, пусть и бледноватые, но цветные.

Предчувствие меня не обмануло — последние веяния мужской моды отличались крайней, на мой вкус, нелепостью. Коротенькие, чуть ниже пояса пиджачки, коротенькие, по щиколотку узкие брючки. Неужели здесь нет приличных костюмов? Тут я пожалел, что не внедрился в окружение Олега — по крайней мере, в мундире я выглядел бы по-человечески.

— Вот что, любезный, позови-ка своего хозяина! — мрачно сказал я, продолжая меланхолично листать журналы.

Офигевший приказчик кивнул и скрылся в подсобке. Не прошло и минуты, как передо мной нарисовался хозяин магазинчика — толстый лысый дядька, одетый в коричневый сюртук. Вид у него был недовольный — судя по тому, что он вытирал жирные губы кружевным платочком, я оторвал человека от еды.

— Так что вы хотите, сударь? — нелюбезно поинтересовался толстяк, окидывая меня оценивающим взглядом. Видимо мой вид заставил его усомниться в моей кредитоспособности, потому как следующая фраза прозвучала уже откровенно по-хамски: — мы тут шароварами не торгуем!

Я вскинул на мужика глаза и тут с толстяком произошла интересная метаморфоза. Он неожиданно побелел, хватанул открытым ртом воздух, в его глазах мелькнуло безмерное удивление, но удивление другого рода, нежели давеча у приказчика. Он явно меня узнал, вернее, узнал моё нынешнее тело.

— Ххосподи! — выдохнул он наконец. — Уважаемый Александр Михайлович! Что же вы сразу не сказали, что это вы? А то мой дурак, — пинок в бок изумлено пялившемуся на эту сцену приказчику, — прибегает и говорит, мол, какой-то мастеровой хозяина требует! Я выхожу, а здесь вы! Что вам угодно,