пожалеете об этом!
– Увидим, увидим, – ответила уже совсем смягчившаяся Адель, – а в ожидании далекого будущего давайте займемся ближайшим настоящим и… позавтракаем!
VIII
Как часто приходится слышать: «Что она (или он) в нем нашла?» Если бы отношения Адели и Одара были более на виду, наверное, этот вопрос не сходил бы с уст всего общества, потому что в каждом движении, в каждом взгляде, в каждой улыбке Адели сквозила глубокая привязанность к уроду Одару. На первых порах меня самого удивляло это непонятное влечение, но потом оно очень радовало меня, так как доказывало, что в душе Адели еще не заглохли добрые ростки, усиленно подавляемые и затаптываемые окружающими.
Ведь Адель относилась теперь к Одару совершенно бескорыстно. Вопрос о контракте не пошел далее голословных уверений Одара, и Адель даже не заговорила о нем. Денежных или ценных подарков Одар не делал, но малейший знак его внимания трогал и радовал девушку гораздо больше орловских бриллиантов. Словом, единственная корысть, которую имела от него Адель, заключалась в хорошо симулированной Одаром ласковой сердечности отношений. Одар так умел тронуть девушку разговорами об их общем одиночестве, так умел представить судьбу Адели в виде вопиющей социальной несправедливости; он умело затрагивал нужные ему струны сердца Адели, заставляя их звенеть на определенный лад.
И мы все – прислуга, Роза, я – вздохнули теперь свободнее, так как характер Адели существенно изменился к лучшему. Она стала мягче в обращении, ласковее. Прекратились беспричинные бурные вспышки. На лице появилась трогательная, нежная улыбка, сообщавшая ему отсветы девичьей наивности, и когда Адель шла по комнате, то казалось, будто она несет в себе что-то переполненное до краев и боится расплескать это «что-то».
Свиданья происходили то у Адели, то у Одара, причем виделись они почти ежедневно и всегда много разговаривали. В этих разговорах Одар всегда старался навести девушку на ее отношения к Орлову, и Адель обыкновенно давала волю своим истинным чувствам к грубому, надменному временщику. И вот однажды такой разговор произошел между ними на квартире у Одара. Могу восстановить его в точности, потому что перед моими глазами лежит запечатлевший его документ.
– Отчего ты так грустен? – спросила Адель, – неужели всей моей нежности недостаточно для того, чтобы согнать с твоего лба эти противные морщинки?
– Твоя нежность может лишь углубить их, – ответил Одар, – ведь она еще острее заставляет меня чувствовать, что я теряю!
– Теряешь? Что за пустяки!
– Ну, конечно! Разве наши отношения могут долго продержаться? Что может заставить такую молодую, красивую женщину, как ты, возиться со мною, старым уродом? Особенно теперь! Единственный дар, который я мог преподнести тебе в благодарность за твою любовь, ускользает из моих рук…
– Ты говоришь о возобновлении моего контракта? Поверь, дорогой, что если контракт не будет возобновлен, то я буду печалиться лишь о необходимости уехать из России и расстаться с тобой!
– Ты очень добра, Адель, и доброта заставляет тебя говорить такие вещи, в которые ты сама не веришь!
– Как тебе не стыдно!
– Ах, ну надо же относиться к жизни сознательно и без иллюзий! Что могу значить для тебя я, когда около тебя стоит такой красавец, такой могущественный, богатый и щедрый человек, как Орлов!
– Не вспоминай о нем, не порти мне отрадных часов нашего свиданья! Как же можно сравнивать тебя и его? Ты говоришь, что он – красавец? Да ведь это – какая-то дикая куча дурацкого мяса! Фу, какая это грубая, вульгарная, глупая скотина!
– Ты увлекаешься, милая Адель! Конечно, вопрос о красоте очень спорен, потому что он зависит от вкусов, о которых, как известно, не спорят. Я лично нахожу, что граф Григорий – очень красивый мужчина… видный, рослый, сильный…
– О, если ты прилагаешь к нему ту мерку, которая хороша для заводских жеребцов, то ты прав. Впрочем, в сущности говоря, он и есть животное….
– Ну да, я уже говорил, что это – дело вкуса. Но ты так непочтительно называешь его «глупой скотиной»! Помилосердствуй, Адель!.. Разве можно назвать так человека, который выбился из ничтожества лишь собственными талантами?
– Да с тобой можно просто от смеха лопнуть! Можно подумать, будто ты и сам не знаешь, какими именно «талантами» выбился наверх граф Григорий! Ум-то уж здесь был совсем ни при чем… Фу, какая срамота! Нас, бедных артисток, презирают за то, что мы вынуждены быть не слишком строгими в вопросах добродетели. Но ведь, во-первых, мы – слабые женщины, во-вторых – без этого мы в силу необходимости не можем отдаться искусству, которое для нас все же остается на первом плане. И нас еще презирают! Так как же не презирать сильного мужчину, открыто торгующего собой! Ты говоришь, что он богат и щедр? Подумаешь, какая заслуга! Из того, что он наторгует любовью сам, он небрежно выбрасывает некоторую часть за любовь, которую он покупает! Фу, гадина! Грязное насекомое, которое завелось в складках царственной горностаевой мантии!
– Осторожнее, Адель, ты в своей горячности задеваешь более чем высокую особу, приблизившую к себе графа!
– Оставь, пожалуйста, я ничем не задеваю этой «высокой особы»! Она прежде всего человек, и ничто человеческое ей не чуждо. Мало ли что! В том, что человеку захочется плюнуть, нет ничего позорного, но быть плевательницей – малопочетная обязанность. Ха-ха-ха! Вот настоящее слово! Твой могущественный, красивый, умный и прочее, и прочее, и прочее граф Григорий Орлов – просто плевательница для пользования высокопоставленных особ!
– Однако! Я и не думал, что моя маленькая чаровница способна быть такой злой и ядовитой!
– Ах, я так ненавижу Орлова, так ненавижу! Каждый раз, когда он высокомерно и снисходительно целует меня, я с восторгом думаю: «Целуй, целуй! Ты за это хорошо платишь, а потом можно ведь и вымыться в семи водах!» Когда он с надменной небрежностью кидает мне крупную сумму денег или ценный подарок, я думаю: «Плати, милый друг!.. Ведь и за свой позор тоже надо платить! А благодаря твоей щедрости я знатно проведу время с милым дружком». Когда же он гордо хвастается передо мной своим могуществом, я думаю: «Всего твоего могущества недостаточно, чтобы такое ничтожное существо, как я, не
