свою цену, отчего ваханец вдруг начинает горько рыдать. Так и продолжаются переговоры. Причем цена и вес товара отходят на второй план по сравнению с умением обоих речисто и ловко торговаться. Стоимость товара определяется не чем-то объективным, как это бывает в отношении промышленных изделий, а устанавливается в ходе долгих торгов, где значительное место отведено чувствам обоих к объекту торга и степени привязанности продавца к предмету, которого он должен лишиться.

В большом почете у киргизов чай. Они носят его с собой в специально вышитом мешочке, называемом «чайхалта». Но еще большую ценность имеет сахар. Поэтому чаще всего киргизы кладут в чай соль или вовсе ничего не кладут.

Кроме «чайхалты», киргиз никогда не расстается с «шахмаком», типичным огнивом караванщиков, которое подвешивается к поясу. Это чаще всего драгоценное изделие ручной работы, выполненное из бронзы и стали. Из-под него, если чиркнуть о камень, вылетает сноп искр.

Все здесь производит впечатление раз и навсегда установленного, неизменного в веках. Каждый привычный поступок обусловлен долгой традицией. Пустых дел не существует. Все имеет точное предназначение. Интересуюсь, кто осуществляет у киргизов законность, и слышу в ответ, что каждого человека воспитывают окружающие его лица, а также суровая природа, приучая его к ответственное за самого себя. Нарушение закона ведет человека к самонаказанию через угрызения совести. Над примером столь гражданственного воспитания не мешает поразмыслить.

Когда после долгих объятий наступает время расставаться с Рахманкулом и его родичами, я, пускаясь в обратный путь на запад, думаю, что мне никогда не забыть этих дней, проведенных среди здешних пастухов. У киргизов я познакомился с жизнью, которая требует от человека крепкого тела, а также быстрого ума, способного выносить точные суждения и колеблясь принимать правильные решения. Так живут независимые люди, которым вполне достаточно иметь немного скота для пропитания на этой трудной, причудливой земле. В размышлениях над тем, какой урок можно извлечь из общения с этими людьми, и застает меня мой сын Лука, говоря: «Папа, я, конечно, поеду домой и буду учиться, если вам с мамой так хочется, но потом я вернусь сюда, к киргизам, потому что жизнь у них гораздо лучше».

Весна 1975 года.

Мне вспоминается: на борту новозеландского танкера, который постоянно плавает в беспокойных австралийских водах, доставляя горючее антарктическим базам, я увидел на двери одной из кают такую табличку: «Помни, моряк, ты жив, пока рискуешь».

Я не могу забыть эту фразу, ибо она несет в себе огромный смысл. Ведь, действительно, вся прелесть жизни в риске, даже если рискуешь при этом самой жизнью.

Моему сыну Луке уже исполнилось семнадцать лет. В поездке по следам Марко Поло он был неразлучен с собаками. Сначала — с курдской овчаркой, позднее — с афганской борзой, даже спал в обнимку с ними в палатке, в одном спальном мешке. По прошествии некоторого времени после нашего путешествия Лука стал жаловаться на боль в печени и в плече. Проделав необходимые обследования, в частности гепатическую сцинтиграфию, врачи установили наличие обширной пораженной области в правой доле печени. 17 марта этого года профессор Джордже Винкре с медицинского факультета Миланского университета сделал Луке сложнейшую операцию. Оказалось, что правая доля печени была почти полностью поражена кистой, возникшей под воздействием эхинококка, размером с апельсин и весом в восемьсот граммов.

Эхинококк, ленточный червь, — кишечный паразит у собак. Перейдя на Луку от собаки, он внедрился в его печень и спровоцировал образование крупной кисты. Эта болезнь распространена среди пастухов, живущих в постоянном контакте с собаками. Вот и Лука во время нашей фантастической кочевки по следам Марко Поло подхватил ее. Теперь-то он знает, что такое эхинококк, и уж больше не позволяет собакам лизать себя.

Я тоже недавно вышел из больницы — с рекомендацией «избегать нагрузок». Из-за перенесенного инфаркта я хожу теперь как Наполеон — держа руку на сердце: прислушиваюсь к каждому его удару. А ведь прежде я, никогда и не вспоминал о сердце. Знал, что существует в моем теле такой орган, но ничуть не беспокоился о нем и точно так же никогда не беспокоился о почках, печени, прочих органах, благодаря которым живу. Как это было глупо с моей стороны! Знать, что ходовые свойства автомобиля зависят от безотказной работы всех его деталей, и совершенно не думать о собственном теле, которое, как я в невежестве своем полагал, зависит от некоей высшей силы, от судьбы, может быть…

Правда, в последнее время я снова стал подниматься в горы, но сердце то и дело готово вырваться из груди, и я с беспокойством вслушиваюсь в него, как вслушиваются в трепещущий мотор гоночной машины. Ходить стараюсь медленно, чтобы не ускорить сердцебиение, которое мне удается поддерживать, сверяясь с секундной стрелкой часов, на уровне семидесяти ударов в минуту. Впервые после болезни, помню, я поднялся на гору высотой 700 метров над уровнем моря. Потом на другую, в 1300 метров, затем на 2500 метров и наконец стал ходить на горы второй, третьей, даже пятой категории трудности. Это настолько ободряет меня, что я, как прежде, забываю про сердце. Случается, где-нибудь на подъеме сильно прихватит. Тогда я останавливаюсь и замираю в неподвижности. Дальше идти не хочется. Почему я должен куда-то лезть? Ничего больше не хочется. Сажусь на камень и чувствую, как пустота бессмысленности завладевает мной. Кладу большой палец правой руки на запястье левой. Сердце пульсирует нормально. Стало быть, не оно виновато. Делаю глубокий вдох, освежая кислородом тело и волю. Встаю и, с удовольствием продолжая подъем, вспоминаю, что во всех своих приключениях я преодолевал не только сопротивление окружающей меня зачастую враждебной природы, но главным образом неуверенность в самом себе и упадок духа. Позавчера я был на обследовании у своего кардиолога, профессора Кристиано Ранци. Пока он делал мне электрокардиограмму, я рассказал ему по порядку про горы, на которые поднимался в последние дни, и про поездку в Египет, куда отправился сразу же после выхода из больницы. «Кто вам все это разрешил?!» — спросил меня профессор. «Никто», — ответил я. «Ну и ну… У вас, Маури, все наоборот. У вас реки текут в гору», — покачал головой кардиолог.

Я знаю, что это неправда. Реки не текут в гору. И все же…

Осенью 1976 года Тур Хейердал пригласил меня принять участие в его новой экспедиции, начало которой намечено на осень 1977 года. Мы выйдем в океан из Месопотамии (Ирак) на ладье шумерского типа из тростника берди, служившего еще 6000 лет назад материалом для строительства подобных судов. На этот раз нам придется установить, как и куда могли совершать плавания мореходы одного из древнейших народов, населявшего за 4000 лет до Христовой эры «Страну между реками» Евфратом и Тигром, то есть Месопотамию.

Получив приглашение, я немедленно начинаю готовиться к будущему путешествию, хотя до его начала остается более года. Мысль о новом морском странствии будет увлекать меня все это время, помогая преодолевать разнообразные жизненные невзгоды.

Вместе с Туром я уже дважды пересекал Атлантику на папирусных лодках, какими пользовались древние египтяне. Те наши лодки носили имя Ра — египетского бога Солнца. На них мы за два месяца плавания в океане достигали Америки, доказывая тем самым, что люди, извечно путешествуя, устанавливают связи между цивилизациями, что, в свою очередь, ведет к взаимному влиянию культур. Для передвижения в пространстве человек отнюдь не всегда пользовался средствами, созданными современной технологией. С незапамятных времен люди путешествовали по свету, влекомые естественной силой ветра и морских течений — истинных носителей ростков человеческой культуры. К сожалению, наша историческая наука не склонна связывать то, что происходило или происходит на Земле, с деятельностью таких факторов, как пассаты, муссоны, морские течения, которые, исправно следуя, подобно рекам, по своему руслу в