институт. Я видела ее раньше совсем маленькой. На вокзале боялась не узнать. Но она сама подбежала ко мне, узнала по фотографии. Ире было семнадцать лет. Выглядела она совсем девочкой. Тоненькая, с круглыми пушистыми бровями. Ресницы темные. Глаза большие, внимательные, смотрят немного обидчиво. Волосы каштановые, стриженые, красиво обрамляют нежное лицо с легким румянцем. Рот маленький. Изящный рисунок шеи.

Как-то у нас собрались студенты Академии художеств — ученики моего мужа. Было оживленно. Много рассказывала вернувшаяся из заграничного плавания радистка. Она училась в Академии художеств и одновременно преподавала в Морском техникуме. Летом плавала радистом на корабле. Ира заслушалась ее рассказами о дальнем плавании. Желание поступить в Медицинский институт сменилось у девушки другим: вскоре она выдержала испытания в Морской техникум. Окончив его, поступила в Электротехнический институт. Теперь она — молодой инженер. Летом ездила отдыхать к своим родителям. Они подарили ей породистого щенка. Ира везла сюда Неро два дня. В дороге он замучил ее. Маленький был, совсем квадратный, точно муфта. Все скулил — мать звал. Ира приехала, заперла его одного дома, сама пошла на завод. На заводе много работы, задержалась. Неро просидел целый день один. Решил, что его бросили. Когда Ира открыла дверь, он кинулся к ней. В глазах было так много подлинного горя. И показался он ей таким маленьким, незащищенным. С этого дня она полюбила его крепко. Выглядит она все еще девочкой и с Неро дурит без всякой инженерской важности.

Я часто оставалась вдвоем с Неро. Он своими проказами забавлял, иногда надоедал, но не любить его было невозможно.

Квартира наша небольшая, из трех комнат. В ней мы много лет жили вдвоем с мужем — профессором Академии художеств. Михаил Васильевич называл нашу квартиру дачей. Тихая улица, сад кругом. Все это мало напоминает город. Рядом с кухней у нас была столовая. Из нее одна дверь вела в мою комнату, другая — в художественную мастерскую Михаила Васильевича. Это большая светлая комната с окнами на юг. Все стены заставлены полками с книгами. В углу — мольберт, рядом — пианино, на нем две скрипки. Одна итальянская, другую сделал сам Михаил Васильевич из специально подобранного дерева. Она квадратной формы, звучит прекрасно. У окна верстак. Скульптуры из дерева. И всюду картины, картины, рисунки…

Михаил Васильевич был не только художником, но и музыкантом. Он очень много работал. На все у него хватало времени. Меня поражало это умение напряженно и как-то радостно работать. Занятия в Академии отнимали почти целый день. И все же он находил время каждый день играть на скрипке. Говорил, что музыка помогает лучше понимать живопись, и живопись — музыку.

Михаил Васильевич был очень общителен. У нас постоянно по вечерам собирались писатели, художники, музыканты. Молодежь любила Михаила Васильевича. Он занимался с учениками не только в Академии, но и дома, на природе. Водил их по городу, рассказывал о Ленинграде, о его замечательной архитектуре. Музыка, чтение, споры о вышедших книгах… Хорошие это были годы! И вдруг — тяжелая болезнь и смерть.

Теперь квартира уже не та. Да и обитатели дома другие. В столовой живет Леня. Его все считают моим племянником. А попал он к нам случайно. Он учился вместе с Ирой в школе. Приехал сюда с запиской от ее родителей. Остановиться ему негде было, и я предложила переночевать у нас. Застенчивый, тихий, с добрыми, ясными глазами (они немного косили), Леня понравился Михаилу Васильевичу.

— Пусть живет у нас, — сказал он. — Присмотрится, выберет ВУЗ…

Леня остался. Был всегда внимателен. Смерть Михаила Васильевича очень тяжело перенес. Общее горе нас сблизило. Мне он стал дорог, как сын. А с Ирой его связывает большая дружба.

В моей комнате живет теперь Ира, а я перешла в мастерскую…

Убрав со стола, я вышла на балкон. Апрельский вечер прозрачен. Сад полон весенних ожиданий.

— Как хорошо, что у нас мир! А на Западе?.. Лучше не думать!

Хочется тишины и внутреннего покоя. Но война на Западе все чаще и тревожнее врывается в нашу жизнь. Немцы оккупировали Данию. Перебросили войска в Норвегию. Сообщения короткие, но грозные. Стараешься не думать, но иногда, помимо твоих желаний, встают картины, образы… Норвегия — страна северных витязей. Море, шхеры, фиорды… Музыка Грига. Пер Гюнт. Строитель Сольнес… Суровая страна, вольная! Теперь по ней идут бронированные немецкие войска.

Европа… В прочность ее долго верили. Теперь, как карточные домики, падают государства. Что же дальше будет?..

А у нас — весна распахнула двери к теплу и солнцу. Все мечтают о летнем отдыхе, снимают дачи, получают путевки в здравницы. Я пока остаюсь в городе.

Открыла балконную дверь. Пахнуло свежим воздухом и холодком. Вымытые стекла блестят. Солнце играет на крышке пианино, и в ней отражаются стоящие на инструменте деревянные фигурки. Большой цветок свесил почти до пола ветви. Он всегда зеленый: какой-то вид коричного дерева из Южной Америки. Ранней весной молодые побеги тонкими веточками поднимаются кверху, потом появляются светлые листки, вытягиваются, розовеют. Под их тяжестью вся ветка постепенно сгибается книзу. Вокруг бревна, на котором стоит цветок, образуется зеленый шатер.

Живя в Москве, я соскучилась по своему домашнему уголку. До сих пор с большой любовью всматриваюсь в каждую вещь. Вещи тоже имеют свое лицо.

Вот около полок с книгами — черный резной мольберт. На нем автопортрет Михаила Васильевича, написанный им за несколько месяцев до смерти.

На стене, возле балкона, зеркало — узкое, длинное, без рамки. Оно тоже рассказывает мне о прошлом. Очень нравилось Маяковскому и это зеркало, и место, где оно висит. «Как войду в эту комнату — первого себя встречаю…» — смеялся он.

Владимир Владимирович часто бывал у нас в дни постановки своей трагедии «Владимир Маяковский». Я переписывала на машинке его рукопись. Он исправлял, добавлял. Приходилось снова переписывать. Стоя перед зеркалом, он репетировал свою роль и тут же менял текст.

Поэт Хлебников любил кресло, стоявшее у зеркала. Сидел, положив ногу на ногу. Блокнот или листок бумаги неудобно лежал у него на коленях. Сам поэт всегда поворачивался спиной к зеркалу.

Около кресла — письменный стол. Он залит сейчас солнцем. На нем две чернильницы: круглая — походная и резная — бронзовая. По стенам картины. Нежные морские акварели Михаила Васильевича и рисунки, сделанные углем, — Елены Гуро.

Раздвигающаяся деревянная полка всегда на столе. Еще Елена Гуро ставила туда любимые книги. В костяной рамке моя фотография. Михаил Васильевич любил ее, с тех пор она тут и осталась. Фотография немного выцвела, но все же хорошо сохранилась. Около деревянного забора стоит девушка в светлом платье. Волосы гладко на пробор причесаны. Косы завиты улитками около ушей. Глаза задумчивые и немного лукавые. В одной руке большой букет сирени, другой рукой прижала к губам маленькую ветку. За забором цветущий куст. Все полно солнцем. Девушка еще не знает жизни, но не боится ее. Залитой солнцем дорогой ей хочется пройти по жизни…

Много терний было на этом пути! После окончания гимназии я попала в Питер. Шел 1905 год. Я видела, как бился народ за свою свободу, сама участвовала в этой борьбе. Потом — тюрьмы, безработица, голод. Помню, в Петербурге меня посадили в тюрьму за распространение нелегальной литературы. Камера была сырая, темная. Маленькое полукруглое окно высоко, почти под самым потолком. Стульев в камере не было. Один железный табурет, да и тот привинчен к полу, стол — к стене, койка тоже приделана к полу. Как я тосковала без солнца! Научилась высоко прыгать. Хваталась руками за железные прутья решетки и так висела, сколько могла. Руки зябли, немели от холодного железа. Падала на пол. Надзирательница, услышав в камере стук, подходила к двери, заглядывала в глазок. Догадывалась: заключенная смотрела в окно, а это строго запрещали. Надзирательница лишала меня переписки и передач. Огорченная, я говорила себе: «Больше не буду глядеть в окно». Но стоило только лучу проникнуть в камеру, как я уже приникала к решетке…

Не так давно я оставила свою работу в книгоиздательстве, стала художником. На Сельскохозяйственной выставке заработала значительную сумму и решила осуществить свою заветную мечту — писать большие картины. Денег хватит на целый год, а может, и больше. Можно целиком уйти в живопись. Задумала картину о Кирове. Все последнее время она стоит передо мной. Чувствую, внутренне вижу каждую деталь. Мечтаю на полотне запечатлеть мысль Сергея Мироновича: как хочется жить на старой земле, переделанной нами! Переделанной…