перед всем коронован и некоронован особа Нового и Старого Светила. Потрясающие акробатномера. Смотреть вечерняя программа.

Якобин изо всех сил щурился, стараясь быть похожим на китайца.

Но назавтра уже вся деревня знала, что он — сын церковного сторожа, старика Салмона. По- настоящему его звали Якобссон, как и отца; в детстве он пас овец на пустоши за деревней.

Еще в фургоне приехал конюх Кноппенхафера. Он был смуглый и некрасивый, а зубы скалил так страшно, что у людей мурашки по спине пробегали. Эббер и Якобин называли его Енсе-Цыган, или просто — Цыган, и все так стали звать.

Правда, на всякий случай, это имя произносили только шепотом и только, когда Енсе-Цыган отворачивался.

У него на поясе висел нож, который светился в темноте, потому что этим ножом он заколол одного индейца в Мексике…

А еще люди шептали, что белая лошадь — его же, Цыгана. Не мудрено, что хромает, бедняжка…

Спустя неделю всем уже наскучило слушать, как стучат в хоботе монеты. Эббер перевернул слоновью голову и купил баранины на все, что высыпалось.

— Представление кончен. Прощаю почтенный господа! сказал он тем ребятишкам, которые еще не разошлись.

И забрался в фургон. Цыган сидел на козлах и скалил зубы всю дорогу до Старой Переправы. Там они погрузились на паром и переправились через залив.

— Кажись, на та сторона хорошая пастбища, — говорил Эббер, облизываясь.

Мясная бочка к этому времени почти совсем опустела.

Только они переправились, как у фургона отвалилось заднее колесо.

— Святой Николай-негодник, да эфтот Цыган весь мой славен циркус погубит! — заохал Эббер.

А когда незадачливый Цыган стал приколачивать колесо, лопнула и передняя ось. Пришлось Эбберу тут и остаться.

Сколько можно смотреть колбасоглотание? Кончилось тем, что Эббер сколотил сарай из досок и брезента да открыл дубильню. Сам он жил в фургоне.

На вывеске дубильни внизу было приписано буквами поменьше:

Вы хотите знать, что стало с акробатом?

Он поселился у своего отца в сторожке на берегу реки Льюнги. Первое время ходил в красном трико и делал бесплатно сальто для всех, кто хотел смотреть. Потом ребятишкам надоело бить в ладоши, вместо этого они стали бросать в него гнилой картошкой. Тогда акробат заперся дома и три месяца просидел взаперти, тоскуя по вольной жизни циркача.

А только чего тут! Все равно цирку Кноппенхафера пришел конец.

Когда Якобин снова появился на людях, то был одет в черный костюм и манишку с крахмальным воротничком; на голове — котелок, единственный во всей округе.

А осенью, когда умер старик Салмон, Якобин занял место церковного сторожа, хотя кое-кто пометил этот день в календаре черным крестом. «Ставьте, ставьте акробата церковь сторожить, а только помяните наше слово!..»

Хромая лошадь ходила вокруг циркового фургона по ту сторону залива Фракке и старалась не падать духом, хотя у нее не осталось ни перьев на лбу, ни друга, который пожалел бы ее. Скоро она отощала до того, что все ребра наружу вылезли.

В конце концов Эббер зарядил ружье и повел клячонку за сарай. В тот самый миг, когда он хотел спустить курок, и появился местный житель, по фамилии Миккельсон. Миккельсон восемь лет пропадал без вести, а теперь вернулся домой в рыбацкий поселок Льюнга и, как вам уже известно, купил лошадь для своего сына Миккеля.

История Миккеля Миккельсона начинается за много лет до того, как цирк Кноппенхафера прикатил в Льюнгу.

И, чтобы рассказать ее, лучше всего, пожалуй, сперва подняться на макушку Бранте Клева.

Бранте Клев — самая высокая гора в округе. Миккель взбирался на нее, когда еще пешком под стол ходил.

А взбирался он потому, что хотел высмотреть уплывшего отца. Светлый чуб мальчишки топорщился на ветру, точно пук соломы, но все оставалось пустынным.

Мудрено ли, что у него на глазах выступали слезы?

А тут еще заячья лапа в башмаке. У всех мальчишек в поселке было на каждой ноге по пяти пальцев. А у Миккеля Томаса Миккельсона было на правой ноге только четыре пальца. Мизинчик и его сосед срослись вместе, поэтому Миккель прихрамывал. Самую малость, но все же прихрамывал.

— Хромой Заяц! — кричали деревенские ребятишки так, что было слышно на постоялом дворе, где бабушка Тювесон сидела на крыльце и курила почерневшую трубочку, набитую сухой хвоей.

Или они пели дразнилку:

Отец Миккеля был матросом второй статьи на бриге «Три лилии», который пошел ко дну в шторм. И все думали, конечно, что он утонул. Какое уж тут сомнение!

Один Миккель не верил.

У него было два главных желания: получить белого коня и проехать на нем по деревне вместе с отцом.

Вот бы он утер нос всем дразнилам!

А надо вам сказать, что Миккель жил не в самом рыбачьем поселке, а в заброшенном постоялом дворе за Бранте Клевом. Все рассудительные люди селились восточнее Бранте Клева здесь ветер не сбивал человека с ног, едва выйдешь за дверь. Только бабушка Тювесон, собака Боббе и овечка Ульрика жили в постоялом дворе.

Еще гораздо раньше, когда в море у Бухюслена водилась сельдь, в постоялом дворе стоял дым коромыслом.

Жирные богатеи, нажившиеся на сельди, ели жареную баранину и пели, так что дом дрожал:

А только пропала сельдь, сколько они ни орали.