навсегда. Капитан ли, матрос ли, отец есть отец.

Он стиснул зубы.

— Мы ему покажем! — прошептал он. — Слышь, Туа-Туа? Этот медведь узнает… У плотника ружье есть. Пошли! Задуй свечу, Туа-Туа. Меня душит гнев!

— Но… но ведь сейчас темно, Миккель. Постой! — испуганно взмолилась Туа-Туа.

— Возьмем фонарь! — отрезал Миккель. — Пошли.

— А потом я слышала, что на шатунов нужна серебряная пуля, — робко заметила Туа-Туа. — Останься, Миккель.

— Серебро ли, свинец ли, все равно ему не жить! — решительно заявил Миккель Миккельсон.

Плотник Грилле не спал. Он стучал зубами. Кончики пальцев у него покраснели, нос посинел. Он только что лег в кровать, к ногам положил четыре бутылки с горячей водой. На голову он надел меховую шапку, шею обмотал тюленьей шкурой. И все-таки мерз.

Попробуйте пройдите полкилометра на четвереньках в десятиградусный мороз!

Плотник пытался уснуть. Но стук собственных зубов каждый раз будил его. Стоило ему сомкнуть веки, как перед глазами плыли удивительные слова: «зовутка», «Пат О'Брайен», «старательский устав». На животе плотника лежал пузырь с горячей водой — хорошее средство от озноба и бессонницы. Но на этот раз ничто не помогало.

Кто-то постучался в дверь.

Плотник застонал:

— Я сплю! Уходите! Слышите: сплю.

Глухой голос произнес за дверью:

— Это Миккель Миккельсон. Мне надо ружье и пулю. Лучше всего серебряную, но свинцовая тоже сойдет.

Плотник закрыл глаза и спросил сам себя: «Что это сон?» Потом приподнялся на локте и крикнул:

— Не болтай вздора, Миккель Миккельсон! Я болен, иди себе!

— Сначала я должен убить медведя! — сказал голос Миккеля Миккельсона.

Плотник сел так стремительно, что пузырь скатился на пол и лопнул.

— Что… что ты говоришь?

— Мы только что видели медведя возле сарая Симона Тукинга, — послышался голос Туа-Туа. — Он съел человека. Миккель говорит, что застрелит его. Не велите ему, дядя штурман!

Плотник схватил с тумбочки графин и опустошил его в два глотка. На лбу у него выступил пот. Медведь?! Сердце плотника бешено колотилось. Ружье с серебряной пулей?!

Надо понюхать табаку, прояснить мозги… Но где же табакерка?

— Миккель Миккельсон, — заговорил он слабым голосом, шел бы ты спать. Во всем приходе нет ни одного медведя, вот те крест. А ружье сломано. Я заболел. Попроси бабушку заварить мне ромашки. Я помираю, Миккель Миккельсон. Погоди табакерку!

Миккель Миккельсон и Туа-Туа стояли перед плотниковой дверью. Туа-Туа держала в руке горящую свечу, потому что на лестнице было темно. Свечу она захватила с собой из лодочного сарая.

— Мне нужно ружье! — твердил Миккель в замочную скважину. — И пулю. Лучше всего — серебряную.

— Да сломано же ружье, Миккель! — простонал плотник Грилле. — Достань лучше табакерку, будь добр, она лежит в куртке, в правом кармане. И сунь ее под дверь. Господи, до чего же я болен.

Туа-Туа подняла свечу выше и увидела на крючке зеленую куртку, мокрую от снега. Она сунула руку в карман и достала пустую бутылку.

— Сперва ружье! — прозвучал голос Миккеля из замочной скважины.

Плотник сидел в постели, подтянув колени к подбородку, и стучал зубами. Из лопнувшего пузыря растекалась по полу вода. За дверью Туа-Туа продолжала рыться в кармане. Рыболовные крючки… Грузила… Старые ключи… Табачная жвачка… Пробковый поплавок… А вот и табакерка в самом низу. Туа- Туа вытащила большой сложенный лист бумаги.

Плотник стоял на коленях в кровати. Мощное чиханье сотрясало его тело.

— Не дури, Миккель! — стонал он. — Табакерку давай, слышишь… не то… не то… я те…те… тебя палкой.

— Чихает, — сказал Миккель, глядя в замочную скважину. — Простудился, должно. Лег опять.

Он ощутил на шее горячее дыхание Туа-Туа.

— Ну что, нашла? Опять встает.

— Миккель, гляди! — зашептала Туа-Туа. — Скорей…

Она держала в руке исписанный лист бумаги и светила, чтобы Миккель мог прочитать.

Он выпрямился и поглядел на бумагу:

— Ну-ка, повыше свечу, Туа-Туа…

— «Дакс! — прочитал он. — Сим привет Вам, дакс, от Вашего друга, Пата О'Брайена…»

Миккель мгновенно забыл о медведе и замочной скважине.

— Он жив, Туа-Туа! Пат жив! — вскричал он, хватая письмо. — Шлет нам привет!.. Но как оно попало в плотников карман?

— Читай дальше, — торопила его Туа-Туа. — Потом узнаешь!

Миккель прочитал до конца. Глаза его блестели, рот приоткрылся.

— Ну что… что там написано? — Туа-Туа притопнула ногой от нетерпения.

— Что он уезжает, — бормотал Миккель. — Но еще вернется… Свети лучше, ничего не вижу… А зовутку чтобы мы сохранили. Слышишь, Туа-Туа? В знак того, что он вернется.

— Она у тебя? — прошептала Туа-Туа.

— В кармане. Понятно, Туа-Туа вернется? И отец тоже!.. Нашла табакерку? Сунь ее под дверь, пусть успокоится.

Дрожащими пальцами Миккель свернул письмо в комочек и затолкал себе в башмак.

— Пат жив, Туа-Туа! И отец жив, вот увидишь!.. Подала табакерку?.. Наплевать на медведя! Ур-ра- а-а!

Тем временем плотник встал с постели, путаясь в ночной рубахе. Расширившимися глазами он смотрел, как из-под двери появляется табакерка. Сердце у него колотилось, из носу текло.

— А… а медведь-то большой, Миккель? — жалобно спросил он.

Но ему никто не ответил. Миккель и Туа-Туа были уже в прихожей. Громко хлопнула наружная дверь.

Над лодочным сараем висела луна, блестящая, как золотая денежка.

На следующий день они осмотрели медвежьи следы.

— Ух ты, какой здоровенный! — сказала Туа-Туа.

— У него на задних лапах сапоги были, — установил Миккель. — Mа каблуках крест вырезан. Да, такого, должно быть, и серебряная пуля не взяла бы.

Я еще не рассказал, как выглядел богатей Синтор.

Сразу от колен начинался будто куль с мукой, перевязанный вверху черной веревкой. Откуда черная веревка?