Роберта заперла дверь. Генри слегка подвинулся и жестом пригласил ее прилечь между Фридой и собой.

— Это еще зачем? — спросила Роберта. — Ш-ш-ш! Слушай! И ляг поближе!

Теперь Роберта поняла, что часть стены была на самом деле обшитой фанерой дверью, которая в былое время открывалась из столовой в гостиную. Миноги подслушивали у щелки. Голоса лорда Чарльза и его брата прекрасно слышались на фоне уютного потрескивания поленьев в камине гостиной.

— Мне, наверное, не следовало бы… — робко сказала Роберта.

— Все в порядке, Робин, — шепнула ей на ухо Фрида. — Папа не стал бы возражать. Тсс!

— …так что сам понимаешь, — слышался голос лорда Чарльза. — Это скорее была серия неприятностей, чем крупная катастрофа. Идея насчет драгоценностей и антикварных безделушек показалась нам прекрасной. Я, право слово, не мог предвидеть, что Стейн застрелится. Ведь не мог же?

— Ты с места в карьер связываешься с каким-то авантюристом…

— Нет-нет, он таким не был, Габриэль, честное слово…

— Какого черта ты не навел справки?

— Ну-у-у… на самом деле я, конечно, наводил. Но дело в том…

— Дело в том, — раздраженно произнес голос лорда Вутервуда, — что ты вляпался в это дело, как вляпывался в самые невероятные махинации все последние двадцать лет.

На миг воцарилось молчание, а потом раздался голос лорда Чарльза:

— Отлично, Габриэль. Я приму это. В моем бедственном положении нелепо оправдываться. Тем более признаюсь, что те оправдания, которые я готов был привести, тебе показались бы нелепыми.

— И всякому другому тоже. Я могу сразу тебе сказать, что ничего не собираюсь делать по этому поводу. Я тебе уже два раза помогал и с тем же успехом мог бы выкинуть деньги на ветер.

— Мы были тебе чрезвычайно благодарны…

— Должен ли я понимать, что ждать от вас того, что вы проявите свою благодарность и возьметесь за ум, — непозволительно большое требование? Я и тогда тебе говорил, что тебе нужно понять: ты человек с маленьким доходом и большой семьей, а потому по одежке протягивай ножки! Это же чудовищно — то, как вы живете! Дворецкие, горничные, автомобили, девочки выезжают, сезон в Лондоне, путешествие сюда, путешествие туда, азартные игры! Господи помилуй, да тебе бы жить как… как писаришке при конторе или что-нибудь в этом роде! Почему ты не найдешь себе место, где тебе платили бы жалованье? Что делают эти трое парней?

— Они очень старались найти себе работу.

— Глупости. Они могли бы пойти продавцами в магазины, раз уж не умеют делать ничего другого. Даже когда они учились в школе, я говорил, что надо смотреть правде в глаза и готовить их к какой-нибудь профессии!

— Университет оказался нам не по карману.

— Зато тебе вполне по карману оказались полдюжины других дорогостоящих глупостей! Зато тебе по карману шляться по миру на дорогих океанских лайнерах, по карману купить то поместье в Шотландии, принимать гостей и бог весть что еще!

— Мой дорогой Габриэль! Это же смешно! Каких таких гостей мы принимаем?

— У тебя деньги утекают как вода! Почему бы девочкам не вести хозяйство? Многие знакомые девушки сами ведут дом. Хозяйственные, конечно.

— Фрид собирается на сцену.

— Пф-ф! — фыркнул лорд Вутервуд. — То, что она нам тут продемонстрировала, можно считать образчиком ее искусства? Заголять ноги и томно обмирать в чужих шарфах, словно подыхающая утка в грозу?

Роберта почувствовала, что Фрида вся закаменела от ненависти. Стивен и Колин засунули в рот кулаки, чтобы не смеяться. Плюшка хрюкнула и получила свирепый тычок от Генри.

— …могу тебе сказать, Чарльз, что я и сам сейчас нахожусь в достаточно стесненных обстоятельствах. «Медвежий угол» просто убийственно дорого содержать. Меня обложили налогами по уши. Похоже, что мне придется закрыть дом в Лондоне. Ты даже не можешь себе представить, какие тяготы приходится нести человеку моего положения. Вспоминая, чем все это в конечном итоге завершится, я иногда спрашиваю себя, за каким чертом я так стараюсь!

— Не вполне понимаю, что ты хочешь сказать, Габриэль?

— У меня нет сына.

— Нет…

— И, честно говоря, я не могу себе представить, что «Медвежий угол» выживет в лапах моих наследников.

— Ты имеешь в виду Генри…

— О, ты меня, вне сомнения, переживешь, — сказал лорд Вутервуд.

— Значит, ты имеешь в виду меня?

— Если уж говорить прямо, я имею в виду вас обоих.

Наступила долгая пауза. Роберта слышала, как в соседней комнате в очаге камина затухало пламя. Она слышала дыхание молодых Миногов и торопливое тиканье часов в виде кареты, стоявших на каминной полке в столовой. Когда лорд Чарльз нарушил молчание, Роберта почувствовала, как шевельнулись ее сообщники, словно наконец наступило то, чего они так долго ждали. Голос лорда Чарльза изменился. Он стал гораздо мягче, но решительнее.

— Мне кажется, — сказал он, — я могу обещать тебе, что ни Генри, ни я не причиним поместью особого вреда. Может быть, мы только позволим кому-то еще разделить с нами его прелести. Вот и все.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я думал о том почтении, с которым ты относишься к «Медвежьему углу», и усомнился, так ли оно велико. Как ты сам сказал, в один прекрасный день поместье достанется Генри. И тем не менее ты вполне равнодушен к тому, что Генри скатится на дно с нами вместе.

— Если у него есть воля, он справится и выберется.

— Надеюсь. Знаешь, я почти рад тому, что могу спокойно обанкротиться без твоей поддержки, Габриэль. Мне пришлось просить у тебя денег. Несомненно, ты бы сказал, что я приполз умолять тебя о деньгах. Ты решил мне отказать. Это твое право. Но, пожалуйста, не утверждай только, что тебя к этому вынудила бедность. Ты прекрасно мог бы мне помочь, но ты скуповат и решил не помогать. Это не вопрос принципа, принципы я уважаю. Это просто неохота, с которой ты расстаешься с деньгами. Я надеялся, что твое тщеславие и снобизм — а ты ведь чертовский сноб — перевесят твою скупость. Я ошибся. Ты уйдешь отсюда с ощущением собственной праведности и правильности. Я сильно сомневаюсь, что за всю свою жизнь ты хоть раз впал в грех легкомысленной щедрости. Все, что ты про нас сказал, — правда. У нас и впрямь деньги утекают как вода. Но мы что-то дарили людям при помощи этих денег. Имоджин и дети полны тепла души, веселья и очарования. Может быть, я переоцениваю эти качества, но это щедрые качества. Право слово, во всех моих непокорных детях совершенно нет скупости. Они что-нибудь дарят всем, кого встречают на пути. Может быть, они малость плутуют и спекулируют на своем очаровании, но мне кажется, это не так страшно, как если бы они были наглухо застегнутыми благовоспитанными чудовищами. Они полны того, что я смею назвать добротой и любовью, Габриэль, но тебе, боюсь, этот товар не оценить и не понять.

— Ох, папулька! — прошептала Фрида.

— Черт побери, это уже просто наглость! — возмутился лорд Вутервуд. — У тебя получается, что люди, разумно относящиеся к деньгам, обязательно зануды!

— Ничего подобного, я…

— Ты все равно что возвел нечестность в ранг достоинств. Вот, значит, как теперь говорят: «Очарование!» Да все мошенники полны очарования. Они без него и не были бы мошенниками, осмелюсь сказать. И где же были эти твои любовь и доброта, когда ты подвел кредиторов?!

— Touche,[10] должен я признать, — пробормотал Генри.

— Если бы я не подумал об этом, — сказал лорд Чарльз, — ничто не заставило бы меня просить твоей помощи.