кончились патроны. Ненависть не утихла и после расправы, он был беспощаден к врагам.
Но однажды старый большевик – начальник уездной ЧК из Раздольной вдруг потребовал сдать оружие. Он забрал даже любимый браунинг, с которым Плакс не расставался, даже будучи засланным на несколько месяцев в белую армию под именем поручика Михаила Розенкранца. Он просто выставил его за порог, сказав напоследок что-то о душе и высшей справедливости. То же мне, проповедник нашелся, кипел Плакс. Больше в боях он не участвовал, его посадили на писарскую работу.
Шло время, раны – душевные раны – постепенно стали зарубцовываться. Но по ночам он по-прежнему стрелял в Вадьку и Сашка, которые убили его отца. Мягкость друзей часто казалась ему трусостью, высказанные вслух сомнения и колебания воспринимались как предательство. Он горячился, доказывая свою правоту, не замечая, что друзей становится все меньше и меньше, а врагов – больше.
Трудно сказать, как бы сложилась дальше его судьба, но однажды на его имя пришел перевод в Москву, подписанный самим Дзержинским. В Москве началась другая жизнь. Плакс почувствовал, что выздоравливает. Вадька с Сашком больше не являлись ему в страшных снах, боль утраты притупилась, а работа в спецотделах Коминтерна окончательно привела его в чувство.
Первая командировка в Германию неожиданно открыла смысл слов старого чекиста. Тех самых – о душе и высшей справедливости. В Берлине влачили жалкое существование те, с кем он рубился в годы Гражданской войны. Душа этих людей тосковала по Родине, а высшая справедливость… Свершилась ли она, Плакс теперь не знал.
– Мой милый мальчик, – словно прочитав его мысли, сказал Лейба. – В этой жизни у каждого из нас бывают невосполнимые утраты. Одних они ломают, а других закаляют, но настоящий мужчина, пока есть силы, идет вперед. Даже если сил нет, все равно надо идти вперед…
– Спасибо, дядя. – Плакс с теплотой пожал ему руку и продолжил: – Ну вот, до Вашингтона я добрался, а дальше надеюсь идти с вашей помощью.
– Поможем, разве старый Лейба хоть раз отказывал хорошему человеку!
– И про меня не забудьте! – шутливо вставил Алик. Старик хитровато покосился на сына и перешел на мову:
– Шось у горли дэрэенчить, трэба его промочить.
– Папа, может, подождем еще одного гостя, – нахмурился Алик.
– Он на нас не обидится, наливай!
Они выпили, и разговор перешел на войну. Плакс с жадным вниманием слушал отца и сына. Из их рассказов перед ним вырастала иная Америка, Америка готовая сражаться, совсем не похожая на ту, что он знал несколько лет назад.
На центральной аллее показалась машина. Плакс подался вперед, ожидая увидеть Сана. Он уже давно догадался, кто тот таинственный гость, о котором говорили и Алик, и старый Лейба.
С Саном не было связи долгих пять лет. За это время многое изменилось. Мог измениться и Сан, вероятно, знавший о том, что происходит в России.
Гулко хлопнула дверца, и Сан стремительной походкой направился к беседке. Плакс встал и поспешил ему навстречу. Они сошлись на лужайке, широко раскрыли руки и крепко обнялись, а потом долго разглядывали друг друга.
Годы почти не изменили Сана, выглядел он моложе своих сорока восьми лет. Здоровый румянец по- прежнему играл на щеках, прибавилось только седины на висках да вокруг глаз залучились морщинки.
– И долго вы там собираетесь стоять? Присоединяйтесь к нам, – окликнул их Лейба.
Плакс понял, что Сан в этом доме бывает часто. Говорили о каких-то общих делах, поясняя Плаксу непонятное, вспоминали прошлое. Потом Лейба встал и сказал:
– Ну что ж, друзья, оставлю вас одни. А ты, Алик, проводи меня.
Сан проводил их долгим взглядом:
– Замечательный старик, с ним рядом чувствуешь себя моложе.
– Но годы, к сожалению, берут свое, – с грустью заметил Плакс.
– Тебя они тоже не пощадили, вон как исхудал…
– Что, здорово сдал?
– Ну… – замялся Сан.
Плакс не мог сказать Сану правду, в ход пошла легенда, разработанная в Москве Фитиным: сидел в японской тюрьме, бежал, теперь снова в строю. Сан поверил, и они перешли к главному. Информация о том, что Япония может напасть на США (предполагалось, что она исходила от «японских друзей» Плакса), отразилась на лице Сана гаммой противоречивых чувств. Не дослушав до конца, он вскочил и заметался по беседке.
– Ах, сволочи! Неужели боги лишили их разума?! Значит, переговоры лишь ширма… Но это безумие – воевать на два фронта! Они…
– Какие, к черту, переговоры?! – взорвался Плакс. – Ты что, ничего не понял? Гитлер вел, вел переговоры, а потом залил кровью Европу. Не знаю, как Хирохито, но японские генералы толкают страну к катастрофе! Они рвутся воевать! Доводы разумных политиков их не остановят!
– Да, ты, наверное, прав. Судя по информации твоих японских друзей, ситуация складывается действительно угрожающая, – кивнул Сан.
– Не просто угрожающая, повторяю – катастрофическая! Война уже стучится в двери вашего дома, промедление смерти подобно. Надо немедленно действовать!
– Израиль, зачем меня убеждать! Я все понял и срочно переговорю с Гарри.
Плакс возликовал – Сан зацепился за информацию, осталось только запастись терпением и ждать, как отреагирует Гопкинс.
Ждать пришлось недолго, всего два дня. Приехавший на встречу Сан сообщил, что Гопкинс отнесся к сообщению самым серьезным образом, хотя и был убежден в невозможности войны с Японией. Он потребовал от Сана новых данных, подтверждающих первичные материалы.
Плакс направил срочные радиограммы в Москву. Одна, более подробная, ушла в адрес Особого сектора ЦК на имя Поскребышева, а другая – в НКВД, Фитину.
Фитин прочитал шифровку на одном дыхании. Придуманная им рискованная комбинация оказалась результативной. Гопкинса удалось подключить к игре, правда пока втемную. Будущее покажет, что будет дальше.
«Пилигрим – Центру.
22. 11. 1941 г. провел встречу с Грином. Работа через него по Гопкинсу представляется неперспективной. Гопкинс симпатизирует Грину как человеку, но скептически относится к его возможностям добывать достоверную информацию по Японии и Дальнему Востоку. Наряду с этим необходимо учесть, что близость Грина к товарищу Сталину, о которой он постоянно говорит на встречах с Гопкинсом, в контексте наших мероприятий может иметь обратный эффект. Не исключено, что Гопкинс расценит это как завуалированную попытку давления на президента Рузвельта с целью склонения его к действиям в интересах СССР. Между тем Гопкинс до мозга костей американец, для которого национальные интересы США превыше всего. Считаю, что его можно использовать в качестве вспомогательного канала доведения важной информации подтверждающего или уточняющего плана. Основные усилия предлагаю сосредоточить на Сане. Его и Гопкинса связывает многолетняя дружба. Последний высоко ценит компетентность и независимое мнение нашего источника по проблемам Японии и Тихоокеанского региона. Об этом свидетельствуют и результаты последней беседы между ними. Гопкинс с большим интересом отнесся к информации о военных замыслах Японии в отношении США и полностью разделил оценку Сана, что угроза вооруженного конфликта сегодня, как никогда, велика. Он согласился с доводами Сана, что президент Рузвельт должен занять более жесткую позицию в отношениях с японской стороной.
Вместе с тем, по мнению Гопкинса, Япония вряд ли пойдет на вооруженный конфликт с США в силу того, что располагает ограниченными материальными ресурсами, явно недостаточными для ведения затяжной войны на Тихом океане. По его словам, госсекретарь Хэлл и президент Рузвельт склоняются к тому, что
