мечтой, все еще наивно полагал, что скоро раскроется страшная ошибка и он выйдет на свободу. Но проходил день за днем, а для него ничего не менялось. Подъем, туалет, завтрак, обед, ужин, отбой, и даже на допросы в ближайшую неделю его не вызывали.

– Ну, нашел, о чем грустить, – посмеивался Хосе, и Павел удивлялся жизнестойкости этого человека. На последнем допросе Хосе избили так, что он два дня не мог прийти в себя. А все потому, что он не подписал «признательные» на одного из своих товарищей.

Черед Павла пришел на восьмую ночь. Его провели по лабиринту коридоров и поставили лицом к стене у кабинета следователя. Так он простоял часа полтора. Потом последовал толчок конвоира, и Павел едва не перелетел через порог.

За столом сидел Влодзимирский, Павел узнал его. Тот отодвинул в сторону недопитую чашку с чаем, накрыл газетой тарелку с недоеденным бутербродом и испытывающим взглядом посмотрел на арестованного. Квадратная челюсть еще продолжала перемалывать хлеб. Сглотнув, Влодзимирский вытер губы и с раздражением спросил:

– Ну что, не надоело еще ваньку валять?

Павел молча уставился в пол.

– Ах, так… Не хочешь по-хорошему…

– Я не виноват.

– Все вы не виноваты. Сейчас ты у меня, сволочь, по-другому запоешь! – Влодзимирский сорвался на крик: – Говори, сука, кто тебя завербовал? Какие задания японско-фашистской клики выполнял? Кто еще работал на них?!

Павел все отрицал, ему не в чем было сознаваться. Влодзимирский, осатанев от его упрямства, схватил со стола линейку и наотмашь хлестанул по шее, а затем снова принялся долбить вопросами. Так продолжалось до утра.

Теперь допросы повторялись каждую ночь. Иногда Влодзимирского подменял другой следователь – Хват. Фамилию свою он оправдывал – под самое утро так отмолотил Павла, что в кабинет пришлось вызывать врача. Павлу сделали укол и поволокли в камеру.

В конце концов Павел утратил чувство реальности. Ему казалось, что жизнь его превратилась в одну сплошную ночь.

«Признайся – и твои мучения закончатся, – пели ему в уши голоса. – Назови имена пособников! Не признаешься – мы вытащим из тебя жилу по жиле».

Кажется, на одном из допросов он пытался вцепиться в горло Влодзимирскому, кажется, он плюнул в лицо Хвату – удивительно, как он после этого остался жив? Он уже мечтал о смерти как об избавлении, но смерть не торопилась за ним… Может быть, просто не успевала справиться со своим «пятилетним планом». Единственное, в чем он был уверен, – ни одной бумаги, подсунутой ему следователями, он так и не подписал.

Потом допросы прекратились. Павел целыми днями лежал, глядя в потолок. Он не притрагивался к тюремной баланде и только изредка просил пить.

В одну из ночей его удивила тишина, стоявшая в коридоре. «Ах да… – вспомнил он. – Завтра 23 февраля, праздник у них…» Убаюканный тишиной, он заснул.

Ему приснилась мама. Она давно уже не приходила к нему во сне. «Паша, сынок», – позвала она. Ласковые руки обхватили его и посадили на качели. Качели стали раскачиваться. На минуту ему стало страшно, но мама стояла рядом. «Не бойся, сынок, – нежным колокольчиком прозвучал ее голос. – Не бойся, мой маленький, я всегда буду с тобой». Он взлетал высоко-высоко, выше кустов сирени, растущих в их саду. Его маленькая детская душа замирала от восторга. И вдруг веревка лопнула. Мелькнуло растерянное лицо мамы и рассыпалось на мелкие кусочки.

Пробуждение оказалось внезапным. Грубая рука бесцеремонно трясла его за плечо.

– А ну вставай! – гаркнул надзиратель.

Павел с трудом сполз с нар. В двери маячили комендант и еще кто-то в белом.

«Все? Неужели конец?!» – пронзила его страшная догадка.

– Давай пошевеливайся! – прикрикнул комендант.

Он торопился, после «заторможенного белогвардейца» ему предстояло «сактировать» еще четверых.

Превозмогая боль в спине, Павел распрямился и шагнул к Хосе, но надзиратель бесцеремонно вытолкнул его в коридор. Конвой взял Павла в плотное кольцо и повел к лифту. На этот раз кабина остановилась в подвале.

Они вышли на тесную площадку, где была единственная дверь. Комендант нажал кнопку, и дверь бесшумно откатилась в сторону, из темного провала потянуло прогорклым запахом пороха.

– Вперед! – Грубый окрик и ощутимый толчок в спину заставили Павла шагнуть вперед.

Ноги скользили по стертым ступеням.

«Не бойся, мой маленький, я всегда буду с тобой», – снова услышал он голос мамы.

За спиной сухо щелкнул затвор, и он полетел навстречу слепящей тьме.

«Центр – Пилигриму

О результатах вашей с Саном работы доложено Верховному Главнокомандующему. Она получила самую высокую оценку. С учетом того, что основные цели операции достигнуты, дальнейшее ваше пребывание в США нецелесообразно. Контроль за последующим развитием ситуации будет осуществлен через оперативные возможности Грина. В связи с этим в кратчайшие сроки проведите необходимые мероприятия по зашифровке контактов и доложите о готовности к возвращению в Центр. Канал вывода подготовит Грин. Ему даны соответствующие указания.

Кроме того, на вас возлагается задача особого характера по обеспечению негласной поездки Сана в Москву для встречи с руководством и вручения ему высокой правительственной награды…»

Серый клочок пепла – все, что осталось от внеочередной радиограммы Центра, – давно остыл, а Израиль Плакс так и сидел кресле. Он не ощущал холода сырой и неуютной вашингтонской квартиры, служившей ему временным прибежищем, не замечал полумрака, сгустившегося в комнате, не слышал тяжелого гула города за окнами – внутри него была абсолютная пустота.

Прошло чуть больше двух месяцев, как судьба вырвала его из заметенного снегом лагерного барака и бросила в бурлящий водоворот невероятных событий. Еще совсем недавно то, что им предлагалось в кабинете начальника разведки Павла Фитина, казалось фантастикой: слишком дерзким выглядел замысел предстоящей операции, расчет которой строился на возможностях одного человека – Сана.

Да, его талант аналитика, необыкновенное обаяние и влиятельные связи значили много, но что он один мог сделать в той схватке демонических сил, которые пробудила война. Зародившись под мрачными сводами мюнхенских пивных, германский фашизм быстро набирал силу. Вскормленный врагами большевиков, этот «сумасшедший Гитлер», каким он казался многим, быстро превратился в ненасытное и кровожадное чудовище. Опьяненный безнаказанностью, он вскоре набросился на своих беспамятных благодетелей.

Одной из первых была растоптана гордая и заносчивая Франция. Одряхлевший «британский лев» отполз на острова и изредка позволял себе огрызаться из песков африканских пустынь. Сокрушительный разгром японцами военно-морской базы в Пёрл-Харборе и стремительное наступление на Филиппинах и в Бирме ввергли в шок американцев.

В какой-то момент казалось, что силы зла необоримы. Гитлер, Муссолини и Хирохито уверовали, что сумели перехитрить Сталина, Рузвельта и Черчилля в той циничной и многоходовой игре, где каждый норовил урвать себе кусок побольше за счет другого. В начале декабря в Берлине, Риме и Токио заговорили о переделе мира в свою пользу как уже решенном о деле. Болтавшиеся между странами Оси и их противниками Турция с Ираном, боясь опоздать к дележу, бросились обивать пороги в Берлине и Риме. Турецкие янычары принялись точить свои ятаганы, готовясь к нападению на советское Закавказье, но этим планам не суждено было сбыться. Неожиданное и стремительное наступление Красной армии под Москвой отбросило вермахт на сотни километров на запад и вынудило перейти к глухой обороне.

Униженная и оскорбленная вероломством Японии Америка быстро пришла в себя после шока Пёрл- Харбора и со всей яростью обрушилась на противника. Армия солнцеликого втягивалась в затяжные бои по всему Тихому океану и уже не помышляла о сиюминутном захвате Дальнего Востока и Сибири. На гневные и