Если ты неуч, мое непонятно по-гречески имя:
Пеной селитры зовусь, если ж ты грек — афронитр.
Запах бальзама люблю: это запах мужских притираний;
Вам же, матроны, идут тонкие Косма духи.
Ты натирай-ка живот свой морщинистый этою мазью,
Если средь белого дня в бани Стефана пойдешь.
Скрытым огнем золотым свечу я, фонарь путеводный,
И безопасно во мне маленькой лампе гореть.
Коль не из рога я, что ж? Неужто тусклее я? Разве
Встречный узнает, что я только ничтожный пузырь?
Пьяная флейтщица нас разрывает хмельными щеками:
То она в обе дудит сразу, а то и в одну.
Вот ты смеешься, что я из тростинок, слепленных воском?
Первая сделана так тоже цевница была.
Если нет рядом слуги, а надеть захочется туфли,
В шлепанцы эти легко ноги и сами войдут.
Вместо нагрудника взять тебе лучше бы шкуру воловью,
Ибо твой кожаный лиф грудь не вмещает твою.
То, что сосать не дает твоих кушаний мухам противным,
Было когда-то хвостом гордым у лучшей из птиц.
Ежели желтая пыль твою замарала одежду,
Мягким ударом ее хвост этот легкий сметет.
Не ударяй кулаком ты слугу виноватого в зубы:
Пусть он печенья поест, что посылает Родос.
Чтобы свой голод унять, ты нашего скушай Приапа:
Не осквернишься, коль ты даже и чресла сгрызешь.
Ты поросенком таким насладишься в дни Сатурналий,
Он, между вепрей пасясь, от желудей разжирел.
Эту колбаску, что ты в середине зимы получаешь,
Я за неделю еще до Сатурналий купил.
Я — попугай, я у вас именам любым научуся,
Но научился я сам «здравствуй, о Цезарь!» кричать.
Ты, поздравитель, за что слывешь непристойником, ворон?
Нет! Никогда твой клюв похоти мерзкой не знал.
О нечестивом грехе Филомела Тереевом плачет,
Ставши из девы немой птицею певчей теперь.
«Здравствуй» тебе говорю, а я — стрекотунья-сорока.
Если б не видел меня, птицей не счел бы никак.
Если б ты птичкой владел, о которой подруга Катулла,
Лесбия, плакала, здесь можно ей было бы жить.
