Семейство уходит. Бертулле, прежде чем уйти, оборачивается к Мажису, разводя руками. С этим же самым жестом Мажис подходит к рампе.
Мажис (зрителям). Вот так!… Думаете, Гортензия хоть раз со мной об этом заговорила? Устроила мне хоть одну сцену из тех, что так нравилось устраивать моей бедной матушке? Ничего подобного… Молчание… Гробовое… Это у них так принято было, у Бертулле. К неприятному больше не возвращались. А я на стенку лез от тоски. Да-да, именно от тоски… Хотя она мне нравилась, Гортензия… Красивая женщина… Но ее будто не существовало. Она, мебель, салфеточки… Полено, бревно… Ну, пустое место… Часть моего сна… У меня коллега был в министерстве, так его на службе сон разбирал. Только к шести часам он начинал оживляться. А я – наоборот. (Берет шляпу, идет в глубь сцены.) И вот я вернулся к Розе. Почему? (Делает неопределенный жест.) Откуда я знаю.
На последних словах слева входят Роза и Эжен. У Розы в руках – блузка и утюг. Она располагается за столом на втором плане. Эжен, на руке у него – пиджак, берет газету, оставленную Мажисом и разворачивает ее.
Тьфу, черт, там же был Эжен. Это я совсем упустил из виду…
Эжен (поворачиваясь к Мажису). Мажис!
Мажис. Здравствуйте!
Роза (продолжая гладить). Здравствуй!
Эжен. Да входи же. (Начинает смеяться.) Чертов Мажис! Уже? (Смеется, потом замолкает.)
Роза, склонившись над утюгом, смотрит на Мажиса.
Мажис. Так мы и смотрели друг на друга. Все трое. А между нами была какая-то яма, откуда поднималось ощущение собственного ничтожества, стыда…
Эжен (машинально повторяя). Чертов Мажис…
Роза отставляет утюг. Смотрит на блузку, держа ее на вытянутых руках.
Роза (Эжену). Ты собирался прогуляться?
Эжен. Раз надо… (Медленно надевает пиджак.)
Роза поскребывает в углу рта. Мажис смотрит в сторону.
Но куда же мне пойти? В «Улитке» в этот час обычно никого нет.
Роза (раздраженно). Ну и что. (Смягчаясь.) Я же не говорю,
чтобы ты шатался часами.
Эжен (делает шаг, потом Мажису). Привет! Если не увидимся.
Мажис. Привет!
Эжен (у двери). Так я ухожу?
Роза (Мажису, подумав). В следующий раз пойдем в гостиницу. Эжен любит удобства. Не стоит его беспокоить. (Подходит к двери слева.) Ты идешь или нет?
Мажис (догоняя ее). Розочка…
Они уходят в левую дверь. Мажис на ходу снимает пиджак, но почти сразу же возвращается.
(Очень непринужденно.) На этот счет, кстати, я кое-что усек. Если верить системе, то любовь – это чувство неуправляемое. И желание тоже. Что такое желание? Фестон. Пена. Вьюшка. Оно приходит и уходит. Это дело такое, очень капризное. Вот сегодня вечером, вернувшись со своей дамой, вы будете заниматься любовью? Не обязательно. То есть, это как выйдет… Во всяком случае, вам в голову не придет себе командовать. Тьфу черт (смотрит на часы), уже двадцать минут первого, пора… Комиссар полиции вас будет заставлять, так вы и то воспротивитесь. Ведь правда? Вы скажете ему: «Минуточку! Желание приказам не подчиняется». Нет? Я думаю, приступом это не берется. Так! Тогда, пожалуйста, попробуйте мне объяснить, как это получалось, что Роза говорила: «В четверг, полседьмого…», и в четверг, в шесть тридцать, ну, в шесть сорок, бах! мы занимались любовью. По заказу! Как будто на этот раз подчинялись комиссару полиции. Как в коммерческих делах: вы мне доставите товар к шести тридцати в четверг. По заказу, тут другого слова не подберешь. И со всеми так. Я расспрашивал. Если у вас с женщиной вся жизнь впереди или хотя бы две недели, вы не торопитесь. А вот если у вас – полчаса, так и пожалуйста. Вы скажете, да ну, это же очень легко объясняется, это случай, а случая не упускают. Не возражаю. Но что такое случай? Веленье судьбы. Приказ. Предписание. И желание тут как тут, подчиняется. А как же аксиома? Желание-то ведь неуправляемо. Управляемо, и еще как. Да хоть в Париже, каждый день это видно на каждом шагу. (Поворачивается, смотрит в глубь сцены.)
Там появляется Гортензия. Она выкатывает кроватку с младенцем.
Потом у нас с Гортензией появился ребенок… Девочка… Беатриса… Беатриса! Ну и имечко. Теще так заблагорассудилось… Хотя семья благодаря этому со мной помирилась… (Замученным голосом, пока те, кого он перечисляет, входят.) Папа, мама, Люси и Жозеф, теперь женатые… Нет, Шарлотты не было. Она больше не приходила.
Мадам Бертулле. Дорогой Эмиль!
Мажис (хмуро). Здравствуйте, мама.
Бертулле. Привет, старик!
Семейство тут же склоняется над кроваткой.
Мажис. Видели? Без слов, без объяснений. Платочек-то зарыт. Так боялись о нем вспоминать, что просто забыли.
Бертулле (склонясь над кроваткой). Агу-агу-агу.
Мадам Бертулле. Она улыбается совсем, как Эмиль.
Бертулле. Ату! Агу! Идет коза рогатая за малыми…
Люси. Папа, ты ее разгуляешь.
Жозеф (подходит к гравюре и говорит тоном сведущего человека). Ах, Константинополь…
Мажис (угрюмо). Да, Константинополь…
Жозеф (поглядев на жену, берет под руку Мажиса). Знаешь, чего бы мне хотелось хоть разочек? Переспать с турчанкой. О, это должно быть сногсшибательно. (С несчастным видом.) Только вот случая не представилось.
Мажис. Еще успеешь…
Жозеф (снова поглядев на жену). О, теперь…
Семейство Бертулле собирается уходить.
Мажис (подходя к ним). Как? Вы уже уходите?
Мадам Бертулле. Зять, который задерживает тещу, где это записать?
Мажис. Такую тещу, как вы, мама…
Гортензия. До воскресенья… (Уходит, увозя кроватку.)
Семейство Бертулле уходит в другую сторону.
Мажис. Затем однажды, когда я вернулся из министерства… Гортензия (входя). Угадай, кто приходил сегодня? Не угадаешь. Виктор Дюгомье.
Мажис. Дюгомье?
Гортензия. Сын Дюгомье, ну, ты знаешь. Я тебе о них говорила. Наши бывшие соседи. Отец потом умер, а Виктор уехал в Индокитай. Вот он вернулся… Представляешь, как я удивилась. (Рассказывая об этом, она волнуется несколько больше, чем следует.)
Мажис. Ах ты! Из Индокитая приехал? Пари держу, что он малость пожелтел…
Гортензия. Почему пожелтел?
Мажис. Да все, кто был там, известное дело, оттуда желтыми возвращаются.
Гортензия. Но он вовсе не желтый.
Мажис. Ладно. Я просто хотел сказать… (Выходит на авансцену, садится, стаскивает туфли, надевает тапочки, снимает галстук.)
В это время входит Дюгомье. Он вешает свою шляпу на вешалку, готовится вступить в разговор.
(Поднимаясь.) И вот, в следующее воскресенье… (Присоединяется к Дюгомье и Гортензии.)
Дюгомье. О, как тяжело было уезжать, отрываться от родных мест. (Энергично.) Но это было необходимо. Здесь я не мог найти хорошей работы, здесь не было применения моим способностям. Метрополия этим не богата. Дела мелки, барыши невелики, размаха нет. Там все совсем по-другому… И все равно, когда я увидел, как французский берег постепенно исчезает за горизонтом… (Бросает взгляд на Гортензию.) Когда я подумал обо всем, что оставляю, – семью, привязанности, самые для меня дорогие…
